Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава четвертая. Утром, около девяти часов, Генка подошел к зеленой покосившейся калитке
Утром, около девяти часов, Генка подошел к зеленой покосившейся калитке. Он боялся, что пришел слишком рано, однако другого ничего не оставалось. В девять начинались занятия с Верой Генриховной, и Генка сказал матери и бабушке, что идет в школу. Белую бумагу, которую дал Шурик, пришлось свернуть по форме учебника и сунуть под мышку. Калитка была заперта. Генка вздохнул и погремел тяжелым железным кольцом. И сразу послышались быстрые и легкие шаги. Калитка звякнула щеколдой, отворилась, и Генка увидел Владика. Было на Владькином лице беспокойство и напряженное ожидание, вздрагивали брови. – Вот, я принес бумагу, – поскорее сказал Генка, чтобы Владик сразу узнал его. Брови перестали вздрагивать. Владик улыбнулся обрадованно и чуть растерянно. И словно застеснялся своей улыбки. – Ты проходи, – заговорил он. – Калитку не захлопывай, ладно? Может быть, скоро папа придет. А калитку захлопнешь – сразу щеколда запирается. Каждый раз идти открывать… Это тетка наша придумала такую автоматику. Воров боится, что ли… – Сама придумала, пусть сама и отпирает, – предложил Генка, потому что почувствовал: особого уважения к тетке у Владика нет. – А она уехала, – сказал Владик. – На целых две недели. Мы здесь пока вдвоем… Ну пошли. Он зашагал впереди по доскам неширокого тротуарчика. Доски пружинили, и Генке казалось, что они вот‑вот подкинут Владика вверх на целый метр – таким он выглядел легким. – Бумага помятая немного, – заговорил Генка. – Намочить придется, чтобы расправить. Владик замедлил шаги. – Намочить? Слушай, а я про это ничего не знаю. Разве она не порвется? – Не порвется. Еще лучше потом натянется, когда высохнет. Ну, я покажу. – Покажешь, правда? – быстро спросил Владик. – Ты не торопишься? – Куда мне торопиться? – сказал Генка с чуть заметной досадой. – А я… не рано пришел? – Ну что ты! Мы знаешь как рано встаем. Папе к восьми на работу. Владик безошибочно вел Генку через длинный двор, мимо помидорных и морковных грядок, мимо парников, к небольшому кособокому сараю. А когда подошли, точным ударом ноги толкнул дверь. – Подождешь минутку? Я тут винт ищу для наушника… Ты садись. Полутьма сарайчика пахла сухими стружками и была прорезана солнечными щелями. Генка сел у стены на чурбак. По углам громоздились сломанные стулья, дырявые чемоданы и другая рухлядь, которую почему‑то часто жалеют и не решаются сжечь. А у двери, на толстой березовой чурке, поблескивали слесарные тиски. Они были новые – видно, поставили их здесь недавно.
Владик сел на корточки перед большой картонной коробкой. Солнце из щелей сразу опоясало его тремя желтыми шнурами. В коробке что‑то звенело: Владик на ощупь отыскивал винт. Генка привстал. – Какой винт? Давай помогу. – Я сам… Ты тут и не разберешься в моем хозяйстве. Я быстро. И правда, он быстро нащупал среди мотков проволоки, гвоздей и гаек маленький шуруп. Из этой же коробки вытащил он и наушники на металлической дужке. Один наушник едва держался, и Владик стал его привинчивать. Шуруп входил в гнездо туго. Ногти у Владика побелели от напряжения. Он закусил губу и низко наклонил голову, будто хотел разглядеть упрямый винт. Генка стоял рядом и мучился. Ему ничего не стоило закрепить наушник, но сказать об этом он боялся. Он знал уже, что Владик коротко ответит: «Я сам». – Зачем они тебе, наушники эти? – безразличным голосом спросил Генка. – Радио… слушать, – сказал Владик сквозь зубы, докручивая винт. Наконец закрутил, выпрямился и улыбнулся. – Знаешь, как с ними удобно! Включишь – и сразу знаешь, где что делается. Про весь мир. Они мне вместо газеты. И вместо книжек… Генка почувствовал, что лицо его начинает гореть. Ладно, что хоть Владик не видит. «Болтун несчастный!» – сказал себе Генка. И решил, что теперь ни одним вопросом, ни единым словечком не напомнит Владику о его слепоте. – Я думал, что динамик лучше, – объяснил он. – Хочешь, я Шурке Черемховскому скажу? Он сразу сделает репродуктор, какой хочешь. Владик поднял коробку, утащил ее в угол и ответил оттуда: – А у нас приемник есть. Знаешь какой? «Восток‑пятьдесят семь». Это как раз для него наушники. Они же лучше, чем громкий голос. Громкость папе мешает. Он вечерами сидит, сидит, занимается, чертит. А наушники ему не мешают. – Он и днем и вечером работает? – И ночью иногда… – вздохнул Владик. – Понимаешь, он такой инженер. По оборудованию. На судостроительном новый цех пускать должны, вот он там и хозяйничает. И ругается. Что‑то не так построили. Станки не размещаются. Надо что‑то пересчитывать там, он объяснял, да я не понял. Ну вот и сидит считает. Чертит. Генка молчал. Когда заходит речь об отцах, каждый вспоминает своего.
Генкин отец никогда не работал дома. Ни по вечерам, ни днем. Ему нечего было делать в этом городе. Он уезжал работать в тайгу, где строили деревообделочные и бумажные комбинаты, и дома бывал не часто, наездами. В первые дни после приезда был он каким‑то непохожим на себя: торопливый, возбужденный. Ходил в кино по три раза в день и требовал, чтобы Генка с мамой ходили с ним тоже. Это были самые хорошие дни. Отец навещал знакомых, звал к себе друзей, и комнаты наполнялись густым гулом веселых мужских голосов. Через несколько дней отец успокаивался. С утра до вечера лежал на узком скрипучем диване и читал Генкины книжки про шпионов и моряков. Генка приходил из школы, по давней привычке толкал под диван измочаленный портфель, потом садился в ногах у отца. – Папа… – говорил Генка. – Угу, – отвечал из‑за книжки отец. – Ты опять скоро уедешь, да? – Видно будет, – говорил отец. Мусолил палец и переворачивал страницу. – Не слюни пальцы! – пугался Генка. – Книжка же новая, мне ее Володька Савин дал на три дня, как только купил. Даже сам не читал. – Ладно, не буду… Генка вздыхал и спрашивал: – Папа, ты в отпуску или в командировке? – В отпуску. – Ты ведь уже был в отпуску. Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и наконец четкими, раздельными словами давал объяснение: – Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно? Это означало: «Отвязался бы ты и не мешал читать!» – Ясно, – говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. – А как там без тебя? Там же работа. Справятся там? Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами. – Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней. – А тайга какая? – О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы! – Крокодилов нет, – тихо говорил Генка. Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь. – Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь. Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый раздвоенный подбородок. – А сейчас я кто? – спрашивал Генка. – Сейчас ты так… так просто, – отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались. И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже. – А когда человек человеком делается? – Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно? – Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело? – Учение – еще не работа. – Оно еще труднее, – обижался Генка. – С работы пришел – и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают… А ты говоришь: «Не человек». – Ну ладно, ладно, человек. – Все ребята, значит, не люди? – Люди. Не мешай. – И студенты, раз они учатся, не люди? – Слушай, ты дашь мне почитать? – Ну читай… – вздыхал Генка. – Только отдай книжку. – Какую?! – Ну, которая у тебя… – Ты что, смеешься? – Ну папа, – жалобно говорил Генка, – мне же только на три дня дали! Я же сам не читал. – Успеешь еще. – Да, успеешь… Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом. – Что это за порядок? Пришел из школы – и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще… Ну‑ка, показывай дневник! Пожалуйста! Генка вытаскивал из‑под дивана портфель. Чего ему бояться? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало… Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из‑за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем. И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все‑таки говорил иногда. И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил… И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу. Но не получилась поездка. Опять все тот же английский… Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал: – У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время… А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает. Он думал, что и Владик теперь скажет что‑нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся. – Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: «Шторм», про моряков. Он говорит: «Хватит, спать пора». А я говорю: «Рано еще». Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: «Спи давай». А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну и давай дурачиться. А они – хлоп на пол. Винтик выскочил – и в какую‑то щель… А теперь уж не выскочит. – Передачу‑то дослушал? – спросил Генка. – Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам… – Хороший он у тебя, – чуть слышно сказал Генка. Владик снял наушники. – Пойдем, да? Бумагу мочить… – Айда. Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом. – Горьковский, – сказал Генка. – «Прогресс». Законный велик… Владик остановился: – У тебя нет? – Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем. – Если хочешь, бери, катайся, – предложил Владик. – Он все равно пока без дела висит. Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее. – А твой отец? – спросил он. – Не заругается? Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем непохожие на глаза слепого, скользнули по Генке. – Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед. – Твой?! – вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык. Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж? Но Владька не обиделся. А если и обиделся, то немного, как обижается любой из ребят, когда ему не верят. – Не веришь? А знаешь, как я на нем гонял, когда в Воронеже жили? Там вокруг двора асфальтовая дорожка была. Я на ней каждый поворот знал… – Да я верю, – пробормотал Генка. – Я ночью катался, – тихо сказал Владик. – Днем там прохожие ходят, малыши бегают, а я ночью. Мне‑то все равно. Хорошо было. Только один раз на какого‑то пьяницу налетел. Вот. – Он подтянул узкий рукав футболки, и Генка увидел белый шероховатый рубец. – Это я тогда ссадил, – объяснил Владик. – А ты не веришь. – Да верю я, – смущенно повторил Генка. И все‑таки не удержался, спросил: – А отец‑то тебе разрешал? – Он разрешал. Он меня сам учил, – сказал Владик. И неожиданно добавил: – Он меня и ходить учил… Так, чтобы незаметно было, что я не вижу.
Генка молчал. Он думал о том, что Владька не похож на других мальчишек не потому, что слепой. На слепого он ведь тоже не похож. Тут что‑то другое… – Ой, ну пойдем! – вдруг заспешил Владик. – Не надоел тебе мой разговор? Я в эти дни все один да один дома. Все молчу… А тут ты пришел. – Плохо одному, – сказал Генка. Владика он понял. Но что еще мог он сказать? Это ведь только в книжках пишут, что встретятся незнакомые мальчишки и в первые же минуты: «Слушай, давай дружить!» – «Давай!» – «По‑настоящему?» – «По‑настоящему!» А на самом деле разве так говорят? Генка не понимал, как вообще можно об этом вслух говорить. И Владик, наверно, думал так же. – У вас в огороде бочка. Обмакнем туда бумагу, – предложил Генка, – а потом кнопками к стене пришпилим. Есть кнопки? – Конечно. Они пошли к бочке, и снова Генке казалось, что пружинистые доски вот‑вот подбросят Владьку, как легкое черное перо. Перо закружится по ветру и улетит к зениту. Вон туда! Генка поднял глаза. В небе трепыхался и медленно падал «Желтый щит». Генка даже не знал толком, чей это «конверт». Но большой желтый змей падал рывками, как падают все «конверты», захлестнутые закидушкой. – Владик, – торопливо сказал Генка, – мне надо бежать. Сбили змея. – Твой? – спросил Владик и остановился. – Не мой. Не знаю чей. Но все равно бежать надо. Понимаешь, такое правило. Голубятники сбили. Владик молча шагнул с дощатых мостков, давая Генке дорогу. – Без меня не мочи бумагу, – сказал Генка, следя за падением змея. – Значит, придешь? – обрадованно спросил Владик. – Сегодня придешь? «Желтый щит» падал где‑то в переулке Конноармейцев. – Сегодня – не знаю. Нам дрова привезут, надо в поленницу складывать. Кубиков восемь. А завтра обязательно. – Завтра обязательно? – негромко переспросил Владик. – Да, – сказал Генка и быстро пошел, потом побежал к калитке.
|