Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
VI. Правдивая повесть о приключениях Тани из Чебоксар
Я по Волге очень скучаю. Вот Лёшка не так. У него деревня была не на Волге. А я выросла именно на берегу. И вот когда лежишь спишь, и слышно моторные лодки… Это, можно сказать, в крови уже: всё лето из воды не вылазиешь, ягоды эти, грибы, рыбалка… А заливные луга там какие! Напротив нашего города остров Козий (так называется, Козий), весной он заливается полностью – а как лёд ушёл, вода спала – и начинается: трава в рост человека, её не раздвинешь, такая она густая вся, обалденная! Но она от солнца сразу сжигается, потому что на Волгу‑то самые жаркие лучи… И клубника: здесь она маленькая, водянистая, и зелёнки отдираются плохо – а там она размером вот такая! И по вкусу она – медовая!.. А рыбалка? Весной идёт чехонь – это типа длинной воблы, но в сто раз вкуснее, «царская рыба» её называют. Такой кайф был эту резинку с чехониной вытягивать!.. Тогда в уху ещё воду брали из Волги, варили: добавят туда стопку водки…
А сейчас воду из Волги не берут?
Да что‑о вы! Сейчас там даже купаться опасно. Не считая, что там и желтухи, и дизентерии, и всё, – так над нами ещё и «Химпром»… Деревни рыбацкие все пустуют, потому что ловить некого. И раки все умерли в Волге, потому что они только в чистой воде живут… Здесь в Москве‑то летом и сходить некуда – и такое чувство невыполненного долга, что ты за всё лето ничего не собрал, никого не поймал, и даже ни разу нос не поморозил в воде… Волга‑то, она до двадцати градусов никогда не прогревается. По крайней мере, в наших местах. Ну, и как лягушки там – до посинения купаешься – и всё лето. Закалка получается. В Хохляндию когда ездила первый раз, там река Буг – она хоть и порожистая, но прямо как парное молоко! Я думаю: «Прям как в ванне…» А они все стоят: ой, даже не раздеваются. Говорят мне: «Ну ты мо‑орж!» Смотрят на меня, как будто я с Луны свалилась, – и я на них так же… Первое было в моей жизни большое путешествие. Плюс ещё я одна, восемнадцать лет, так прикольно всё!.. Ехали с одной тёткой из Чебоксар, проболтали с ней всю дорогу – а ей куда‑то на пересадку, не помню, куда она ехала. И у нас у обоих время полно до поезда. Ну, я в Москве‑то была проездом в детстве, ездили затовариваться. Знаю, где Красная площадь находится – ну хотя бы примерно, – а она вообще не бывала ни разу. Значит, вышли мы с поезда – надо покушать. А где? В восемь утра ничего, даже кафе у хачиков не открыты. Шли, шли – нету, нету, вообще кушать охота уже. И тут типа такого подвала, и вывеска «Кафе». Спускаемся – сидят четверо мужчин. Мы как путёвые с ней: открываем меню, начинаем смотреть цены – вроде и цены подходящие… сели. Мужчина один говорит: «Ну давайте я вас обслужу…» Приносит нам покушать, вина приносит… Мы говорим: «Мы вино не заказывали. Мы девушки непьющие». Короче, уговорили они нас по полбокалу вина выпить. Тётка‑то замахнула, потом ещё, разболтались: оказалось, вообще выходной в этом кафе, а эти товарищи после какого‑то хорошего праздника сидят голову лечат. И тут заходим мы – ну как нам отказать, когда мы такие деловые, читаем меню? (смеётся) Они, короче, свою еду погрели для нас… А мужчина, который нас обслужил, – он директор кафе этого получается. «Девчонки, – говорит, – вы куда?» «На Красную площадь, у нас сейчас поезд будет скоро». «Где метро, знаете?» «Не‑ет…» «Ну, давайте, – говорит, – до метро вас провожу». Идём – а мы после вина, да с утра ещё, голова не соображает… И тут я вспоминаю, что мы забыли за еду‑то заплатить! Всё, мне поплохело, я хватаюсь, говорю: «Вы извините, пожалуйста, просто расслабились и забыли…» Он смеётся, говорит: «Да ладно, девчонки, вы чё? На обратном пути заходите». Ой, мы такие: «Спасибо, спасибо!..» Ну, отдохнула месяц на Украине – еду обратно. С Киевского – на Казанский вокзал, с пересадкой. Стою в кассу, очередь к билету подошла – она говорит: «Столько‑то…» (сто рублей, что ли, тогда билет стоил). Я в сумочку залезаю – а там ни рубля вообще! И я… блин!.. всё… ограбили… А у меня такая дурацкая сумочка была, просто с хлястиком, можно было одним пальцем открыть. Чемодан тащу, сзади эта сумка болтается… ну грех не вытащить у дурочки малолетней. В поезде‑то я смотрела – всё было нормально: подозреваю, что на вокзале вытащили. И я чуть сознание не теряю от ужаса: как представлю, что я в Москве… и куда мне? я никого не знаю… Вышла с вокзала, села, сижу реву. Подходят грузчики – там толкают тележки: «Чё плачешь?» «Вот ограбили, – говорю, – даже на хлеб не осталось…» Предлагает мне заработать. Я говорю: «Да пош‑шёл ты!» Психанула, плюнула в его сторону и ушла. Потом думаю: ну ладно, а чего делать‑то? Пойду к этому дяденьке в кафе, кроме него у меня тут ближайших знакомых нету. (смеётся) Он же приглашал? Глаза вот такие, косметика смылась, опухшая, вся зарёванная – пришла. А они снова делают шашлыки, у них опять какой‑то день рождения. «О! – говорит, – уже приехала с Украины?» Я такая: «Прие‑е‑ехала…» – мне ж сразу себя жалко… «А чего плачешь?» Я говорю, так и так… «А, фигня! – говорит. – Вот только что до тебя две приходили, их тоже ограбили. Мы их уже проводили, – говорит, – и тя проводим». Такой мужик беспроблемный попался! Накормили шашлыками, съездили взяли билет, вечером посадили меня на поезд. Счастливая, довольная до дому доехала. Накормленная… с приключениями…
Мы вообще, вся семья – гастролёры. Мама с папой в Удмуртии встретились, бабушка с дедом на Сахалине… Строили там чего‑то после войны. Ещё японцев застали: вместе работали, в ихних этих бочках мылись. Дед рассказывал: они не в банях моются, а в бочке. Горячих камней накидают, сидят… Пили водку ихнюю, самогонку. А потом японцев оттуда прогнали – за сорок восемь часов всех посажали на плоты. А кто не помещался – японцы своих жён и детей топили. Это уже дед с бабушкой вместе рассказывали. Прямо загоняли в море, говорят, и топили. Кто себе животы вскрывал, харакири делали… Это, говорят, было всё на наших глазах… У меня вообще бабушка очень яркая личность. Дед‑то из крепостных, у них вся семья такая – любители … А бабушка вообще никогда не употребляла. Она очень интеллигентная, не ругалась никогда матом, даже голоса никогда не повышала. Когда они с дедом познакомились, решили совместно жить, дед говорит ей: «Переезжай ко мне». «И вот жду‑жду её, – говорит, – а она не идёт. Прихожу – сидит на чемоданах». Оказывается, бабушка дала себе слово: «Если он не придёт за мной, я к нему сама не пойду». Он приходит: «Ты чё сидишь‑то? я же тебя там жду!» Взял её чемодан – и она с чистой совестью, что он за ней сам пришёл, пошла к нему жить… Вот такой человек. Всё детство мы прожили у неё: старшая сестра и я. Мать с отцом развелись, когда мне было три года, и после этого отношения не поддерживали. Воспитывала только бабушка нас: и косички, и завтраки, и уроки… Жили бедно, конечно. Мама одна, и развалился Советский Союз… бедно жили. Я, естественно, после школы сразу быстрей работать (хотя училась очень хорошо). Потом приехала в Москву – и три года: пекарем, пекарь‑кондитером…
Ну и как‑то раз приезжаю в отпуск домой с Москвы. А у нас из центра города, если чуть опоздаешь, автобусов нет – не уедешь. А я заболталась с девчонками и припозднилась. Смотрю: машина стоит, там знакомый парень за рулём, как раз с моего района. Подхожу: «Андрей, довезёшь?» А с заднего сиденья: «Ой, Тань, это ты что ли?» (Меня же в городе редко видят.) Я говорю: «А там кто?» И выходит такой высо‑окий парень. Я говорю: «Это ты, что ль, Лёшк?!» А мы учились с его старшей сестрой в параллельных классах. Он так для меня всегда и был – младший братик моей подруги. Он ещё тогда маленький был росточком, а ещё он ушастый у меня, курносый, смешной… И на три года младше – я его никогда и как парня‑то не воспринимала. А он всю жизнь был влюблён. Бегал на дискотеку, смотрел, с кем я танцую… Ну, мы смеялись, естественно… не то чтобы зло смеялись, а так: «Ну ла‑адно!» – поцелуешь его в щёчку подойдёшь, за ухо потреплешь… Ну, чтобы не обижать… И тут смотрю: вырос так, возмужал… Довезли – а я проболталась по дороге, что завтра еду к бабушке в баню. А это опять через весь город в другой район. У нас город растянутый Чебоксары, автобусы ходят редко, и на весь город одна автостанция. Так он с самого утра – в рубашечке, в брючках, весь такой накрахмаленный… А я только часов в пять вечера собралась. Встретил меня как ни в чём не бывало: «Привет‑привет! Погуляем на Волгу?..» Потом только признался, что с самого утра там торчал. Ждал, когда я уже поеду‑то через автостанцию эту… И как раз у него день рождения – двадцать лет. База отдыха, всё: бассейн, Волга… Ой, столько было шашлыков, столько водки!.. Помню, двадцать шестого апреля шёл снег – а мы всей толпой в Волгу!.. И девчонки тоже, и все… Один такой толстый у нас в компании, самый последний заходит и про себя говорит: «Чё как дурак лезу?..» А все кричат: «Кто не купается, тот не пацан!» «Ну, я чё, не пацан, что ли?» – думает про себя. Короче, тоже скупнулся… Потом кто‑то надоумился ворон стрелять. Поехали домой за ружьём – их там пьяных милиция скрутила… То есть люди‑то, в принципе, просто ехали ворон пострелять – но то, что в пьяном состоянии, и с оружием… Приезжают с фингалами – без руж е й, с набитыми мордами… На третий день просыпаемся – все в одном номере. Человек нас… сколько… пятнадцать, наверное, было – как там все уместились?.. Просыпаемся утром, глаза открываем – стучится кто‑то, то ли охранник, то ли кто: «Ну вы чё? – говорит. – Собираетесь уезжать‑то? На ночь сняли, – говорит, – а неделю уже тут гуляете…» Мы такие: «Да мы б уехали, да не можем встать с будуна…» Он: «Ну щас…» – и приносит ведро берёзового сока ледяного! Мы все: «О‑о‑о‑о!.. давай!..» – черпаем… Уже и водка опять пошла, и мужика этого тоже с собой… Очень круто мы погуляли. И вот, получается, двадцать пятого был день рождения, а где‑то с двадцать седьмого пошла у нас совместная жизнь. Он привозит меня в деревню к себе домой: «Вот это моя жена будет». Я от стыда в огород сразу с Ольгой (с сестрой его), травки полить: в дом‑то стыдно зайти… Ну как это: не замужем, нерасписанные, а он меня «женой» привёл? Даже в глаза стыдно было смотреть. И тут свекровь говорит: «Ну, идите в баню». Я помню, пот по спине полился: «Как так? сразу и в баню зовут…» Стыдно было, конечно. Но он‑то меня женой называл, а я‑то его мужем – нет. Думала: надо ещё посмотреть на него… Проверяла. Полгода мы не расставались, всё вместе делали… Помню, «ГАЗоны» из Нижнего перегоняли. А это ж трясёт, блин, до невозможности: приедешь, потом ещё сотрясение мозгов неделю лечишь… Лес валил – я ему орешник рубила. У нас в Чувашии такие были дубравы! Сейчас‑то уже не осталось: первый ряд леса – заходишь и пустота. Один орешник растёт, липки, осинки… Когда дали лесхозу свободу – всё сразу и повырез а ли. Тогда делали как? кто хочешь, идёшь в лесхоз, покупаешь делянку. Тебе лесник помечает деревья, определённое число квадратов. А к лесу этому ни дороги, ничё: на «ГАЗонах», на «Уралах», с этими буксами – ну, вечно застрянет чего‑нибудь, то дождь, то грязь… Потом надо эту делянку вычистить от орешника, выкорчевать все пни… И потом только дубы – распиливали, вывозили и продавали кругляк. Сучки и орешники шли на дрова – и дубы, которые с кольцами. В семьдесят восьмом году много дубов замёрзло в Чувашии, и они с гнилыми кольцами. Там буквально миллиметровый слой, но когда пропускаешь на пилораме – на месте этих колец просто ломается доска. Поэтому с кольцами – тоже на дрова идёт. Таскали с ним и орешники, и дубовые плашки… все говорили: «Какая у тя невеста, какая у тя подруга!» А он хорохорился: «Это моя жена, а не подруга!» Ну чтоб не зарились… Он у меня простой, работы‑то не боится. На свадьбу надо было заработать – а там в Чувашии вообще работы нет. Он у меня вон и лес рубил, и навоз продавал, и жмуриков возил… В похоронном агентстве работал. Звонишь: «Чё делаешь?» – «Да со жмуриком в лифте едем!» Он же большой: тащить на девятый этаж не будешь. Поставишь его… (смеётся) Они там их как людей уже не воспринимали: «жмурики» и «жмурики»… Навоз тоже продавал: лето, а у нас везде огороды, ажиотаж… Они там вдвоём с напарником лопатами нагребут: машина – семь тыщ! В общем, очень выгодное дело. Напарник потом свидетелем был на свадьбе. В костюме… Выпил, обнял его, и на весь зал: «Ну‑у, продали мы с тобой говни‑ищ‑ща!» Мой – покраснел весь, позеленел: «Ты что? Тихо! Тихо!»
А после свадьбы сидим с ним думаем, куда поехать? Поедем на юг – вернёмся ведь без копейки. Здесь в Чувашии работы нету пока… А, думаем, айда на север! Взяли по чемодану, свекровь нам засунула валенки, серые с галошами – север же едем покорять!.. Пересадка в Тюмени, а у нас этот баул с валенками лопается! На дворе сентябрь месяц, даже август ещё, по‑моему… Женщина рядом сидит: «Да‑а, молодёжь, серьёзно настроились…» Так смеялись…
Приезжаем в Сургут, вылазием на вокзале: чё делать, куда идти? С чемоданами… Пошли, а там и домов‑то жилых нету: стройки только, и пустота. Пошли по остановкам объявления искать. Сняли у каких‑то додиков комнату… Ну додики, алкоголики. Её «Стюардесса» звали… свои местные собутыльники. Она когда‑то была стюардессой. У неё такой пятый размер груди, и она всё время ходила в халате, чтоб было видно… богатство. Болтушка была‑а! Когда пьяная – она заколебёт. Пристала к нам в первый день с разговорами, болтает‑болтает – а мужик ейный подходит, со спокойным таким выражением лица за волосы её – бдыщ! лбом об стенку: «Дом‑мой, я сказал… Чё молодым надоедаешь?» У нас такие глаза вообще… А как‑то раз захожу – Стюардесса мясо варит. А у неё в жизни мяса не было в холодильнике. «Блин, ты чё, – говорю, – моё мясо?!» А я только вот на последние деньги купила… Она такая: «Это моё…» Я говорю: «Какое твоё? Если только крысу поймала где‑нибудь!..» «Ну ла‑адно, чё ты…» – вытаскивает это мясо варёное из кастрюли, шмяк, отдаёт мне. Простая такая, вообще! Но с другой стороны, не вредная… Прожили мы у неё первый месяц. Денег‑то поначалу не было, работы тоже, что делать? давай чай пить! Варенье доели – пьём просто чай с сахаром. Потом сахар кончился, без сахара пьём: чай, чай, по пять раз в день только чай… И гулять ходили. Денег нет – только прогулки по воздуху. Идём, мой говорит: «Так пива хочется…» Вдруг смотрим: полтинник валяется! Он голову поднимает, кричит: «Господи‑и! Спасибо тебе‑е!» И – бегом в киоск за пивом! Мне жрать хотелось – ему выпить… Потом сняли у дагестанцев. Там у них полагается женская половина и мужская. А наша комната была посредине. Женская половина – одни баулы‑баулы‑баулы, и ванная с туалетом. А мимо мужской проходишь – там такой носкои́н! Ну, мы так называли: носки, ноги вот, мужским запахом… кислорода там не было, короче. Недели две прожили там – и нашли уже на подольше, у азербайджанцев. Это хорошая семья была, Ариф и Арифа. Восточные, они вообще хитрые – а эти очень простые. Она по‑русски плохо разговаривала: я по телевизору смотрю объявления о работе (а я же кондитер), – меня Арифа зовёт: «О, „кондуктор“, „кондуктор“!..» А комнату они сдавали из‑за того, что у него брат попал в передрягу с милицией. По‑моему, наркота… У меня такая же была история: тут одна подружка в Москве – такая скромнюха, не пьёт‑не курит, я даже не думала, что у неё когда‑нибудь парень вообще появится – и отсидела полгода под следствием, представляете? В метро милиция… документы проверила. «Откройте сумочку!» – и лежит порошок. Причём немало, такой хороший пакетик. И отбрехаться не отбрехаешься – вот же, он у тебя есть? милиция тебя поймала? Полгода ей передачки носила. Пока адвокат не освободил. Ну, вы понимаете, как «освободил»: без денег, естественно, там вопрос не решается… И, значит, этот Ариф. Он водителем в «Сургутнефтегазе» работал – и ровно свою зарплату всю посылал, чтобы брата вытащить – им на еду даже не хватало. Я уже потом устроилась на работу на фабрику, с фабрики приносила чё нужно было: масло, яйца, – мы с ней делили. Кушать‑то надо чего‑то ей и ребёнку? Полгода у них прожили. Уже даже наши родители им звонили, спрашивали: «Дети наши вас там ещё не достали своими криками?» Мы ж оба с ним темпераментные, «хай, вай»… Оказался ревнивый ужасно. До свадьбы полгода сдерживался, а как только кольцо надели: всё, получай! Не дай бог на кого посмотришь… прям до болезни. Каждую неделю водил меня в церковь – присягу давать перед иконой. Я, естественно, брыкалась как могла: и чемодан ему собирала, и утюг об голову, и паспорт рвала, где штамп – пришлось восстанавливать по утере… Потом притёрлись. День дерёмся, день влюбляемся… И всегда вместе. Всегда. Расставаться мы не умели, в первые года особенно. Таксовали вместе. Он у меня сперва устроился в мусоровозку. «ГАЗ э ль» трёхместная, сзади будка. Едем – одно место свободное. Если видит, что кто‑то стоит, – останавливается сразу, выбегает (никто в «ГАЗ э ль» же не сядет, тем более в мусоровозку) – сам выбегает, запихивает его туда: «Дав‑вай! Куда тебе? Город не знаем: показывай!..» Как‑то едет с нами один – мы слышим: чувашский акцент. (Мы‑то без акцента разговариваем, а деревенских сразу слышно.) «Чего, – говорим, – хамальял?» («Хамальял» – это «с моей деревни», «земляк».) «Чего делаешь‑то?» «Дащу, дащу, – говорит, – тут охраняю». (А сам бухарик такой, чего он может охранять? непонятно.) Мы говорим: «О! нам как раз шашлык негде делать, сейчас приедем к тебе на дачу!» Молодые, наглые… Приехали – а дача у него на Оби, рядом с ГЭС. И такая картина там обалденная: Обь – она же не замерзает, где ГЭС, – турбины молотят, всё испаряется, – туманища такие, что прямо ножом режь. И любая веточка, любой провод – вот такой толщины иней! Испаряется и сразу намерзает. А провода же ещё и притягивают, там же всё намагничено… Такого инея я нигде больше не видела: нереально просто, сказочное королевство… Но очень весны хотелось. Я вообще обожаю весну, когда кровь бурлит, когда жить охота… А тут – нет и нет, я уже… организм же чувствует, что должно уже начаться… Неинтересно там в этом плане. Хотя уже и квартиру отдельную сняли, и денег стало побольше, свою машину купили «восьмёрку»… Но пришлось всё же уехать. У меня эрозия на руках началась… там же вообще, там такие магнитные поля, что током било даже от дерева. Не то что щёлкает, как у нас, – а прям искры! Меня на работе «Электростанция» называли. А везде же печи, взбивальные машины… я боялась к чему‑либо прикасаться. Вода – вообще пипец, кровь изо рта постоянно… И главное – не могли ребёнка заделать. В общем, через два года уехали с севера.
Я, конечно, как Плюшкин: вещи все собрала, бытовую технику, телевизор… Едем – дверь «восьмёрки» открывается – вываливаются валенки, швабры, вёдра… Так напичкано было. Вылазием, всё обратно запихиваем… А ещё кошка у меня была! Такая походная оказалась кошка – ни разу даже не нагадила. Подойдёт, губы полижет – значит, пить хочет. Нальёшь ей в крышечку, попьёт, китикэт из руки погрызёт и дальше… Неделю ехали: в Тюмень к друзьям, в Свердловск, в Удмуртию заезжали… Притом эта восьмёра ещё и ломалась, блин… Но зато весело ехали. А домой приехали – в первую ночь свои же соседи весь бензин слили. Другой сосед: «О‑о, я знаю, двещти тыщящ привезли… – Они с акцентом там разговаривают, в деревне. – Двещти тыщящ привёз, давай бутылку покупай…» Уже деньги наши посчитали за ночь! Я устроилась в ресторан работать, мне там повариха: «Во‑от, мы с мужем всю жизнь работаем – даже стенку себе купить не можем! Салаги, а на машине ездят…» Я говорю: «Ну а чё ты тогда сидишь здесь стонешь? Едь зарабатывай. Я, салага, уже без рук успела остаться, три зуба вылетело, ребёнка не могу иметь…» Может быть, это бедность там, в Чувашии… А может, всё‑таки склад характера: очень сильная зависть. Прямо спиной чувствовалась. И главное, муж начал выпивать. Причём так, что я просто в шоке была. Вроде когда на севере жили, не расставались никогда. А тут, гляжу, появились… и все ж знакомые, все ж свои… Я в положении, а мне рожать, а я с ребёнком маленьким – а его домой не загонишь: «У меня люди», «у меня люди»… Я говорю: «Я знаю этих людей!..» Ну, и всеми способами его домой – и так, и сяк, и лаской, и грубостью… Никого во двор не пускала, «жена‑стерва»: это ведь или уведут его куда‑нибудь «помогать», или с этим делом придут… Моя бабушка тоже: она всю жизнь ставила табуретку в прихожке – человеку сразу давала понять, что она даже в дом не приглашает. Тоже с пьющим всю жизнь прожила. Бабушка так говорила: «Семья есть, пока женщина терпит».
Я всё могу понять: кризис, работы вообще не стало, он и так уже везде где мог… а ещё не везде и заплотят, это тоже же унижает, толкает к бутылке. Я это всё понимаю, но тем не менее выдержать, когда ты с ребёнком и твой муж пьёт – это тоже большого стоит… Поэтому, в общем, я с ним развелась. Да! Официально развелась, сказала: «Всё, уезжаю от тебя». Человек через две недели бросил пить, пришёл в себя. Но я не собиралась так от него совсем‑то, на всю жизнь уходить… Мы же с ним обвенчанные… А развод – это даже не столько его ошарашить, сколько то, что я вставала в очередь на «Молодую семью». Там такие условия: если семья состоит из трёх человек – муж, жена и ребёнок, – нужно не меньше двухкомнатной квартиры, чтоб получить субсидию. А откуда у нас двухкомнатная квартира? Хоть бы какую‑нибудь комнатушку… А на ребёнка и маму можно тридцать три квадрата. Вот, я больше‑то из этих целей. Я ж своим умом понимала, что это для очереди – а его тем самым привела в чувство. А как иначе? Если встряску не сделаешь, он и не придёт в себя. Так что мы сейчас разведённые, он меня снова замуж зовёт… (смеётся) Но всё равно я считаю, что мне повезло. Сколько бы я ни хотела свой характер показывать – но когда смотрю, как они с ребёнком играют, игрушки делят… Ну, собирают лего, он домик для неё строит – она, там, паровоз: фишек этих не хватает, начинает у него забирать, он у неё, так до драки… Потом оба у меня в углах стоят, один в одном, другой в другом: я у них воспитатель. Они товарищи против меня: «Я с па‑апой буду!..» Я говорю: «Щас и папе попадёт, и тебе!» Получается, муж у меня – как ребёнок. Женщина‑то – она к годам взрослеет, мудреет, а мужчина… Мой – он вообще лет в пятнадцать где‑то остановился. Он такой по жизни, я его «человек‑авария» называю. То чего‑нибудь у него украдут, то ещё… думаешь: «Господи, вроде дом‑работа, работа‑дом, всё: ну, по выходным в лес ходим, ну ребёнка на карусель… Ну куда всё девается?! Всю жизнь работаем – и ничего сэкономить не можем!» Как только отложишь – чего‑нибудь происходит. Потому что очень уж приключенческий муж у меня… Сейчас машину хочет в кредит, а ни один банк не даёт без московской прописки: расстроился, психует, ночи теперь не спит… Я говорю: «Ну чего ты переживаешь? Всё ерунда, лишь бы все были живы‑здоровы…» Дело в том, что ему, чтобы подняться в должности, нужен транспорт. Он работает менеджером по продажам: мороженое, фирма «Айсберри». Там у каждого свои точки, где ихние холодильники стоят, и другие туда водители не суются. Свои магазины, он договаривается с ними, обслуживает, развозит… Работа нервная. Потому что заходишь в магазин, там все разные продавщицы, все со своими гонорами: «Мне нич‑чё не нада!» – вот в такой форме могут отвечать. А он если не продаст, то ему не будет зарплаты. «Ну не надо и не надо, дайте хоть табуреточку посидеть…» И начинает там: кому анекдот расскажет, кому массаж сделает… Кому просто матом, чуть ли не бьёт он их там, некоторых своих продавщиц: «Как вы мне надоели!» – иной раз крышку с холодильника может сбить психануть… Я говорю: «Ну это только ты так можешь!» Я б вот на грубость никогда не смогла бы – и в жизни бы я не зашла больше в этот магазин… а ему надо идти, он идёт… Потом приходит домой, психует… Зато лидер продаж в своей фирме. Его ценят, уважают. Уже месяцев девять зовут на больше, начальником сектора, открывать новые точки: всё то же самое, но без продаж. Но обязательно необходим личный транспорт. Он ещё и поэтому переживает, а я его успокаиваю каждый раз, хвалю… Говорю ему: «Я уже твоей мамой становлюсь в итоге…»
Вот так и живём.
|