Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Поскольку ни на что ужене годен, теперь я относительно свободен
Не зря на склоне лет я пить люблю и есть: на свете счастья нет, но вместе с тем и есть.
Пока ещё в душе чадит огарок печали, интереса, наслаждения, я жизнь воспринимаю как подарок, мне посланный от Бога в день рождения.
Забавно думать в час ночной, что подлежу я избавлению, и чашу горечи земной закончу пить я, к сожалению.
Виднее в нас после бутылки, как истрепались в жизни бывшей, мы не обломки, мы обмылки эпохи, нас употребившей.
В виду кладбищенского склепа, где замер времени поток, вдруг понимаешь, как нелепо не выпить лишнего глоток.
В года весны мы все грешили, но интересен ход явления: те, кто продолжил, – дольше жили, Бог ожидал их исправления.
В основном из житейского опыта мной усвоено важное то, что пока ещё столько не допито, глупо брать в гардеробе пальто.
Старея, твержу я жене в утешение, что Бог оказал нам и милость и честь, что было большое кораблекрушение, а мы уцелели, и выпивка есть.
Пока не позвала к себе кровать, которая навеки нас уложит, на кладбище должны мы выпивать за тех, кто выпивать уже не может.
Навряд ли может быть улучшен сей мир за даже долгий срок, а я в борьбе плохого с худшим уже, по счастью, не игрок.
Я не трачусь ревностно и потно, я живу неспешно и беспечно, помня, что ещё вольюсь бесплотно в нечто, существующее вечно.
Природа почему‑то захотела в незрячем равнодушии жестоком, чтоб наше увядающее тело томилось жизнедеятельным соком.
Вот нечто, непостижное уму, а чувством ощутимое заранее: кромешная ненужность никому – причина и пружина умирания.
Устроена забавно эта связь: разнузданно, кичливо и успешно мы – время убиваем, торопясь, оно нас убивает – непоспешно.
Уставших задыхаться в суете, отзывчиво готовых к зову тьмы, нас держат в этой жизни только те, кому опора в жизни – только мы.
Хоть пылью всё былое запорошено, душа порою требует отчёта, и помнить надо что‑нибудь хорошее, и лучше, если подлинное что‑то.
По жизни понял я, что смог, о духе, разуме и плоти, а что мне было невдомёк, душа узнает по прилёте.
Сценарист, режиссёр и диспетчер, Бог жестокого полон азарта, и лишь выдохшись жизни под вечер, мы свободны, как битая карта.
Растает в шуме похорон последних слов пустая лесть, и тихо мне шепнёт Харон: – А фляжка где? Стаканы есть.
Чувствую угрюмое томление, глядя, как устроен белый свет, ведь и мы – природное явление: чуть помельтешили – и привет.
Киснет вялое жизни течение, смесь привычки, докуки и долга, но и смерть – не ахти приключение, ибо это всерьёз и надолго.
Вижу я за годом год заново и снова, что поживший идиот мягче молодого.
Пока не уснёшь, из былого упрямо сочится звучание, доносится каждое слово, и слышится даже молчание.
Забавно мне, что время увядания скукоживает нас весьма непросто, чертами благородного страдания то суку наделяя, то прохвоста.
Ровесник мой душой уныл и прозябает в мудрой хмурости, зато блажен, кто сохранил в себе остатки юной дурости.
Мы к житейской приучены стуже, в нас от ветра и тьмы непроглядной проступила внутри и снаружи узловатость лозы виноградной.
Найдётся ли, кому нас помянуть, когда о нас забудут даже дети? Мне кажется, найдётся кто‑нибудь, живущий на обочине в кювете.
Давно уже домашен мой ночлег, лучусь, покуда тлеет уголёк, и часто, недалёкий человек, от истины бываю недалёк.
В одинокую дудочку дуя, слаб душою и выпить не прочь, ни от Бога подачек не жду я, ни Ему не могу я помочь.
Моя уже хроническая праздность, владычица души моей и тела, корнями утекает в безобразность того, что сотворяют люди дела.
Тёртые, бывалые, кручёные, много повидавшие на свете, сделались мы крупные учёные в том, что знают с детства наши дети.
Нет, я на время не в обиде, что источилась жизни ось, я даже рад, что всё предвидел, но горько мне, что всё сбылось.
Былое нас так тешит не напрасно, фальшиво это мутное кино, но прошлое тем более прекрасно, чем более расплывчато оно.
В какие упоительные дали стремились мы, томлением пылая! А к возрасту, когда их повидали, увяла впечатлительность былая.
Тише теперь мы гуляем и пляшем, реже в судьбе виражи, даже иллюзии в возрасте нашем призрачны, как миражи.
В тесное чистилище пустив грешников заядлых и крутых, селят их на муки в коллектив ангелов, монахов и святых.
Теперь, когда я крепко стар, от мира стенкой отгорожен, мне божий глас народа стал докучлив и пустопорожен.
Кормёжка служит нам отрадой, Бог за обжорство нас простит, ведь за кладбищенской оградой у нас исчезнет аппетит.
Года мои стремглав летели, и ныне – Бог тому свидетель – в субботу жизненной недели моё безделье – добродетель.
А там и быт совсем другой – в местах, куда Харон доставит: то чёрт ударит кочергой, то ангел в жопу свечку вставит.
Ты ничего не обещаешь, но знаю: Ты меня простишь, ведь на вранье, что Ты прощаешь, основан Твой земной престиж.
Когда вокруг галдит семья, то муж, отец и дед, я тихо думаю, что я скорее жив, чем нет.
Время хворей и седин – очень тяжкая проверка утлых банок от сардин, серых гильз от фейерверка.
Хоть пыл мой возрастом уменьшен, но я без понта и без фальши смотрю на встречных юных женщин глазами теми же, что раньше.
Хотя проходит небольшой отрезок нашей биографии, хоть мы такие же душой – нас жутко старят фотографии.
Дряхлый турист повсеместно льётся густыми лавинами: старым развалинам лестно встретиться взглядом с руинами.
Старушке снятся дни погожие из текших много лет назад, когда кидались все прохожие проситься к ней в нескучный сад.
Я вязну в тоскливых повторах, как будто плывут миражи; встречаются сутки, в которых уже точно так же я жил.
Если ближе присмотреться, в самом ветхом старикашке упоённо бьётся сердце и шевелятся замашки.
Вместе со всеми впадая в балдёж и на любые готовы падения, вертятся всюду, где есть молодёжь, дедушки лёгкого поведения.
Наше время ступает, ползёт и идёт по утратам, потерям, пропажам, в молодые годится любой идиот, а для старости – нужен со стажем.
Да, молодые соловьи, моё былое – в сером пепле, зато все слабости мои набрали силу и окрепли.
Уже не позавидует никто былой моей загульной бесноватости, но я обрёл на старости зато все признаки святого, кроме святости.
Не манят ни слава, ни власть, с любовью – глухой перекур, осталась последняя страсть – охота на жареных кур.
Я не только снаружи облез, я уже и душевно такой, моего сластолюбия бес обленился и ценит покой.
Судьба ведёт нас и волочит на страх и риск, в огонь и в воду, даруя ближе к вечной ночи уже ненужную свободу.
Провалился житейский балет или лысина славой покрыта – всё равно мы на старости лет у разбитого дремлем корыта.
Стал верить я глухой молве, Что, выйдя в возраст стариковский, мы в печени и в голове скопляем камень философский.
Годы создают вокруг безлюдие, полон день пустотами густыми; старческих любовей скудоблудие – это ещё бегство из пустыни.
Копчу зачем‑то небо синее, меняя слабость на усталость, ежевечернее уныние – на ежеутреннюю вялость.
Угрюмо сух и раздражителен, ещё я жгу свою свечу, но становиться долгожителем уже боюсь и не хочу.
Дотла сгоревшее полено, со мной бутыль распив под вечер, гуняво шамкало, что тлена по сути нет, и дух наш вечен.
Не назло грядущим бедам, не вкушая благодать, а ебутся бабка с дедом, чтобы внуков нагадать.
Ещё несёт нас по волнам, ещё сполна живём на свете, но в паруса тугие нам уже вчерашний дует ветер.
Я дряхлостью нисколько не смущён и часто в алкогольном кураже я бегаю за девками ещё, но только очень медленно уже.
Стынет буквами речка былого, что когда‑то неслась оголтело, и теперь меня хвалят за слово, как когда‑то ругали за дело.
Для счастья надо очень мало, и рад рубашке старичок, если добавлено крахмала, чтобы стоял воротничок.
Ближе к ночи пью горький нектар под неспешные мысли о том, как изрядно сегодня я стар, но моложе, чем буду потом.
Я вкушаю отдых благодатный, бросил я все хлопоты пустые, возраст у меня ещё закатный, а в умишке – сумерки густые.
Мы видные люди в округе, в любой приглашают нас дом, но молоды наши подруги всё с большим и большим трудом.
Принять последнее решение мешают мне родные лица, и к Богу я без приглашения пока стесняюсь появиться.
Молодое забыв мельтешение, очень тихо живу и умеренно, но у дряхлости есть утешение: я уже не умру преждевременно.
Старюсь я приемлемо вполне, разве только горестная штука: квёлое уныние ко мне стало приходить уже без стука.
Создался облик новых поколений, и я на них смотрю, глуша тревогу; когда меж них родится ихний гений, меня уже не будет, слава Богу.
Я огорчён печальной малостью, что ближе к сумеркам видна: ум не приходит к нам со старостью, она приходит к нам одна.
Любое знает поколение, как душу старца может мучить неутолимое стремление девицу юную увнучить.
Ещё мы хватки в острых спорах, ещё горит азарт на лицах, ещё изрядно сух наш порох, но вся беда – в пороховницах.
Состарясь, мы уже другие, но пыл ничуть не оскудел, и наши помыслы благие теперь куда грешнее дел.
Смешно грустить о старости, друзья, в душе не затухает Божья искра; склероз, конечно, вылечить нельзя, но мы о нём забудем очень быстро.
Все толкования меняются у снов периода старения, и снится пухлая красавица – к изжоге и от несварения.
К очкам привыкла переносица, во рту протезы, как родные, а после пьянки печень просится уйти в поля на выходные.
В последней, стариковской ипостаси печаль самолюбиво я таю: на шухере, на стрёме, на атасе – и то уже теперь не постою.
Растаяла, меня преобразив, цепочка улетевших лет и зим, не сильно был я в юности красив, по старости я стал неотразим.
Вот женщина шлёт зеркалу вопрос, вот зеркало печальный шлёт ответ, но женщина упрямо пудрит нос и красит увядание в расцвет.
Я курю, выпиваю и ем, я и старый – такой же, как был, и практически нету проблем даже с этим – но с чем, я забыл.
Памяти моей истёрлась лента, вся она – то в дырах, то в повторах, а в разгаре важного момента – мрак и зга, хрипение и шорох.
|