Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Отход на север
Он спал неглубоко, чутко, опасливо, поэтому и проснулся на секунду раньше, чем его разбудили. – Опять мужики пришли! – крикнула Настасья. – С факелами, едрить, теперь точно поджигать будут. Он наспех оделся, сунул пистолет в карман куртки, взял автомат и устремился за Настасьей наверх. Отодвинув стальные жалюзи, он насчитал два десятка возбужденных людей. Ближе всех к дому суетился Матвей. До Геры долетали рваные крики: – За свободу, блядь, и не такое бывает! – Жизнь свою отдать, или как?! – Эх, братки, в говне жили, в говне и подыхать будем! – Машку жалко, а остальное приложится! – Чую, Серега: наши времена настают! – Подохни, Егорка, с песней! Ему стало худо и тошно от этих воплей, буквально тошно – нестерпимо захотелось блевать. Когда проблевался, то увидел, как к дому бежит Матвей в расстегнутой до пупа рубахе. В его руке пламенел факел. – Пожги их, чтоб духу не было! – крикнули из толпы, и Гера узнал голос Петра. Вскинув автомат, он дал очередь. Матвей упал подрезанным, но трое человек с факелами уже подбегали к дому с разных сторон. – Текать надо, – сказала хозяйка. – Есть тут подземный ход, если им идти, как раз к реке выйдем. – Откуда подземный ход? – Из подвала. В прошлом году солдаты прорыли. Избушка‑то, едрить ее, не простая, а спиративная. – Сейчас уходим, – сказал Гера, стрельнув еще какого‑то мужика. Тот повалился, факел выпал из рук. Огонь, питаясь сухими листьями, быстро подползал к дому. – Пошли, миленький, – Настасья дергала за рукав. – Подожди, – отмахнулся Гера. – Дай, еще козлов поснимаю. Мужики, почуяв недоброе, разбегались в разные стороны. Не хотевшие разбегаться заранее ложились на землю, спасаясь от цепких пуль. Не хотевшие разбегаться или ложиться – падали все равно, но подбитыми, со свинцовой начинкой в теле. Нежданно в открытое окно ударила пуля. Чашку, стоящую на столе, разнесло в куски. – Ага, – сказал Гера, опускаясь на пол, – вот теперь уходим. Упал вовремя: новая пуля чиркнула на месте его живота, обиделась, полетела дальше и снесла горлышко у кувшина. Третья пуля, яростно матерясь в полете, тоже миновала его. Проклиная судьбу, она впилась в стенку над его ухом. Гера не стал дожидаться четвертой, пятой и сотой пули. Пригибаясь, он покинул добрую кухню. Настасья, забыв про возраст, неслась вперед быстрее гепарда. Гера скатился вслед за ней по ступенькам. – Вот эту дверь, миленький. В проходе было темно, пахло отчаянием и могилой. Шумно дыша, Гера с Настасьей добрались до конца. Как это бывает, в конце туннеля случился свет. Вышли на свежий воздух, огляделись. Светало. На краю деревни весело полыхала избушка без курьих ножек. – Гады, – всхлипнула Настасья. – Совсем, что ли, сдурели? – Не дрейфь, – сказал Гера. – Ты же русская женщина. Коня на скаку остановишь, в горящую избу войдешь. – Текать надо, – сказала Настасья. – Это правильно. Автобус когда отходит? – В десять утра, миленький… Меня‑то возьмешь? Гера, не думая, согласно кивнул. Старуха приободрилась и спросила, дадут ли ей большую офицерскую пенсию. – Ты тоже, что ли? – спросил Гера. – Да я так себе, – сказала Настасья. – Я не в штате, я спиративщица. – То‑то и оно, – загадочно сказал Гера. Он предложил переждать в лесу, а без четверти десять рвануть к остановке. Идти быстро, и, если что, с потерями не считаться. – А что – если что? – спросила Настасья. – Если что – сама все увидишь. Никто, как ни странно, дорогу не преградил. На остановке толпились, если так говорят о трех людях, паренек и две бабы тяжелой наружности. Гера бросил взгляд на часы: без двух минут десять. Автобус, согласно традиции, опаздывал на двадцать минут, но Гера не все знал о таинствах здешней жизни. В стороне бывшего колхозного поля послышались маты и одинокие выстрелы. – Давай, сука! – кричали вдали. – Нашу давай, чтоб все подохли! – Погоня, – обречено сказала Настасья. Гера оценил тягучее движение минутной стрелки: действительно, сука… – Прорвемся, – сказал он. – А если не прорвемся? – спросила Настасья. – Тогда не прорвемся, – сказал он, ощупывая в кармане куртки железного другана. За ближайшим домом послышался хохот, по косвенным признакам явно не человеческий. Тяжелые бабы медленно перекрестились. – Ведун шуткует, – сказала одна из них. – И не говори, Маш, – сказала вторая. – Знать, ничего хорошего. Из‑за угла, в облаке пыли и последних смешинок, появился батя Иван. Был он прост, опрятен, высок и широк в плечах. – Чего, брат, обижают? – спросил он загрустившего Геру. Голос был так приветлив, что рука сама собой выпустила рукоять пистолета. – Да, – просто ответил он. – Знаете, батя Иван, тут у вас такие обычаи… – Какие такие? – Дурацкие, – сказал Гера. – Знаю, – согласился ведун. – Ты еще, кстати, всего не видел. – И не надо. – Да как сказать, – усмехнулся батя Иван. – Ты же сюда приехал, чтобы чертова хлебала выкусить. Я так полагаю, что скоро выкусишь… Пойдешь, Лишков, ко мне в ученики? – А почему я? – испугался Гера. – Есть в тебе дар, – сказал батя Иван. – Нутром чую: есть он, собака серая. А если дар есть, то и остальное будет. Ты только одно запомни – своему майору не верь, если снова заявится. – Но почему? – Он, – объяснил батя Иван, – врагу продался. Да не абы как, а по древнему ритуалу. Есть такой обычай… Когда империя погибала, от нее только и осталось, что ритуал поганый. А те, кому не надо, нос по ветру и гробницу, гады, раскрыли. – Какую еще гробницу? – Вавилонскую, – вздохнул батя Иван. – Там много чего было. От одного Яхве сто тысяч книг… А от Кришны, от Шивы, от Сатанаила, в конце концов! От Арджуны, помню, книжка была – в синем переплете, невидимой рукой писаная. Если по‑санскритски умеешь, ее, говорят, пятьсот лет можно читать. Так написано, что не оторвешься. – А при чем тут Яхве? – невпопад спросил Гера. – Да не при чем. Совершенно не при чем… Он ведь так себе, ерунда по сравнению с Брамой. Все равно, конечно, больше нашей галактики, только ведь перед Брамой любой щенок: и я, и ты, и Яхве этот несчастный, и сам дедушка… Ладно, потом тебе нашу космогонию объясню. Сейчас идти надо, а то они уже близко. – А я говорю, сука – налево пойдем! – донеслось с бывшего колхозного поля. Одиночные выстрелы слились в непрерывную канонаду. Кричали отрывисто, непонятно, и оттого особенно страшно: – Брысь, цуцик! – Левой гни! – Дергай, мать твою, когда просят! – А я сказал: Апокалипсис – это пиздец, только по‑жидовски! Последняя фраза прозвучала так близко, что Гера вздрогнул. Остановка опустела минуту назад: тяжелые бабы рванули в стороны намного проворнее тонколицего паренька. Бабы‑тигры. Бабы‑торпеды. Бабы‑утекай‑не‑догонишь. Бабы‑гонщицы‑из‑русских‑селений… – Же ву зэм! – рявкнули на поле. – Сожру и не помилую! Вслед за этим грохотнуло, как из небольшой пушки. Стоящий неподалеку дом загорелся ясным пламенем… Черный дым завитушками полетел в сторону прозрачного неба и отдаленных звезд. – Это революцию, – прошептала Настасья. – Ты‑то откуда знаешь? – спросил Гера. – Мне знамение было, – объяснила она. – А знамение, едрить, это тебе не шахер‑махер. – И даже не хухры‑мухры, – улыбнулся батя Иван. – Так пойдешь со мной, комсомолец? – Да! – ответил Гера. – В огонь, воды, медные трубы… Только я, батя Иван, вовсе не комсомолец. Комсомол у нас восемь лет назад отменили. – Вот видишь, – наставительно сказал батя. – Уж на что поганая штука, так и ту отменили. Стыдоба. Одно слово: Кали Юга всем настает. Бегущая в собака взвизгнула: пьяной пулей ей оцарапало бок. – Не бойтесь, – сказал батя Иван. – Пули нас не достанут. С нами хранители. – Кто? – не понял Гера. – Нас хранит волновой эгрегор, – сказал батя Иван. – Это как? – В темные времена его называли архангелом Гавриилом, – сказано он. – Однако, мой друг, уходить все равно придется. Революцию делают фанатики, а плодами ее пользуются разные проходимцы, сказано в Ведах. А разве мы похожи на проходимцев? – Я‑то нет, – сказала Настасья. – А вот он – это как сказать. – Не понтуйся, срань, – сказал Гера. – Отсекаешь? – Отсекаю. – Ее с собой не возьмем, – сказал батя Иван. – Хотелось бы, конечно, взять, но нельзя. Веды, друг мой, не позволяют. У нее, как это не печально, карма отравлена похотью и гордыней. – Да ты, старый пес, мою карму даже не видел! – сказала Настасья. – У меня такая карма, что молодые завидуют. – Я же говорил, что отравлена. В Ведах на эту тему есть поговорка: с левой ноги встать на горло змее Кундалини. Вот она и стоит, как людям не велено. – Да я так встану, как тебе, старому дураку, и не снилось! – обиженно сказала Настасья. – Когда с Византии пришли еретики, первым делом они унизили ведунов, – сказал батя Иван. – Ну и чем это закончилось? Назвать ведуна нехорошим словом может любой. Даже ребенок. Только это заканчивается одним и тем же… – Чем? – спросил Гера. – По‑русски это называется пиздец. А вообще‑то Апокалипсис. На остановку выкатился автобус. Из кабины почему‑то шел дым и вырывалось языкастое пламя. Открылась дверца: мертвый шофер, махнув руками, вывалился наружу. – Куда, куда мне идти?! – кричала Настасья. – Иди, как в сказке: на все четыре стороны, – сказал батя. – Да не бойся: твое тело под защитой. А душе твоей ничто не грозит – ее у тебя, голубушка, больше нет. – Как это – нет? – А что, есть, что ли? – криво усмехнулся батя Иван. – Пойдем… Он взял Геру за рукав и они пошли: старик бежал, а студент еле успевал следом. Настасья, горько всплакнув, провалилась куда‑то следом… С радостным лаем выбежали мятежники. На самодельных носилках несли Петра. Он был не ранен, просто новый способ передвижения подходил к его должности: отныне его следовало именовать Петром Первым. – Путч, о нужности которого базлали синие обезьяны, совершился! – возгласил Петр Первый. Громогласный рев толпы ответил ему. – То‑то, – сказал пыльневский царь и шумно высморкался на землю. Новый рев, вызванный громким жестом, перекрыл все возможные сомнения в черствых душах.
|