Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Все о маленькой девочке
Мы хорошо погуляли в парке, а потом вернулись в «Пьер» и поднялись к себе в номер. Мама Девочка открыла большой коричневый конверт и вынула из него пьесу. — Это пьеса? — Да, только в рукописи. Ее еще не ставили. Возможно даже, что она еще не закончена. Может быть, автор еще захочет добавить что-нибудь, изменить или убрать. — Как она называется? — «Скачущий мяч». Автор — Эмерсон Талли. — Эмерсон Талли? — Да, так зовут человека, который ее написал. — Ты с ним знакома? — Нет, не знакома. — Ты о нем слышала? — Нет, не слышала. Наверное, кто-нибудь из новых. Майку Макклэтчи посылают свои пьесы почти все новые драматурги, потому что он не боится их ставить и потому что он всегда прилагает много усилий, чтобы получилось хорошо. Мама Девочка открыла первую страницу и спросила: — Ну как, Лягушонок, ты готова? — Ты будешь читать ее? — Да. — Всю? — До последнего слова. Устраивайся поудобнее, приляг, если хочешь, и слушай. — А я думала, ты сперва поспишь. — Нет, мне совсем не хочется спать, я слишком взвинчена. Ну как, договорились? — Договорились. А долго ты будешь ее читать? — О, если внимательно, то, думаю, часа два, а может, и дольше. — Нам обязательно надо прочитать ее всю? — Обязательно, Лягушонок. — А почему? — Знаешь что, молодая леди, перестань морочить мне голову — для меня это вопрос жизни и смерти! — А разве я не имею права спросить, почему мы должны читать ее всю? — Нет, не имеешь! — закричала Мама Девочка, и началась очередная ссора. Мы дня с ней не можем прожить без ссоры. Мама Девочка запустила пьесой в стену. — Не хочу, никакой роли в ней не хочу! Слишком все это унизительно. Если я не могу получить роль благодаря собственным данным, то и не надо мне никакой роли! Если на сцену меня возьмут только как приложение к собственной дочери, то пропади она пропадом, эта сцена! Мама Девочка начала плакать и снова закричала: — Я тебя ненавижу! Тогда и я закричала: — Ах так? А я тебя! И я тоже немножко начала плакать, только я этого стесняюсь — наверное, потому, что этого всегда стеснялся мой брат Питер Боливия Сельское Хозяйство. Он говорил: «Плакать — занятие для взрослых, они ведь без конца плачут». Все еще плача, Мама Девочка подняла пьесу с пола и стала разглаживать смявшиеся страницы. Я очень не люблю, когда она расстраивается, и поэтому сказала: — Прости меня, я буду слушать пьесу, всю до конца. — Не надо никаких одолжений. Позвоню сейчас Майку Макклэтчи и скажу ему, чтобы он взял свою пьесу и подавился ею. — Не делай этого, пожалуйста! — Я стыжусь себя самой, а это вещь малоприятная. Поговорю с другими продюсерами. Ничего не получится — что я теряю? Полетим назад в Калифорнию и будем жить, как жили, только и всего. Будем смотреть телевизор и читать газеты, а про театр позабудем. Но Майку она так и не позвонила. А я постеснялась сказать ей, что хоть мне и нравится в Нью-Йорке, мне нравилось и у нас дома в Калифорнии, нравилось, где мы жили, и нравились все мои друзья и подруги, чьи отцы и матери не разведены, чьи отцы не в Париже и чьи матери не стремятся на сцену, а просто живут-поживают у себя дома. Я не стала говорить ей об этом, потому что мы прилетели в Нью-Йорк специально для того, чтобы Мама Девочка могла снова попытать счастья в театре. Мало-помалу ее голос изменился, перестал быть сердитым, взволнованным и огорченным, опять стал спокойным и серьезным, и она начала читать пьесу. — «Все в этой пьесе происходит с девочкой, — прочитала она. — Девочке восемь или девять, может, десять или одиннадцать лет, и у нее много друзей, в большинстве своем — воображаемых. Она очень серьезная, но назвать ее несчастной девочкой нельзя — просто она воображает разные происшествия, в том числе и такие, которые были на самом деле. То, что происходит с ней наяву, ничуть не отличается от того, что она воображает, и все так же реально, как она сама». Мама Девочка остановилась, чтобы закурить «Парламент», и посмотрела на меня. Она ничего не говорила, она ждала, и я сказала: — Мне нравится. — Правда, Лягушонок? Потому что если это правда, то… я хоть смогу прочитать ее тебе, а потом… — …пора будет идти на чай к мисс Крэншоу. — Она ведь понравилась тебе? — Еще бы! А тебе разве нет? — Да, конечно, но она такая умная и знаменитая, что я немножко боюсь ее. — Ну уж это глупо, Мама Девочка! — Нет, не глупо. Боюсь, что она видит меня насквозь, а ведь я ничтожество. — Перестань сейчас же! Ты прекрасно знаешь, что это не так. — Нет, так. Сказать правду, так мне не хочется ни учиться, ни работать, а хочется только прославиться и разбогатеть. И чтобы все мне поднесли на серебряной тарелочке. Она с первого взгляда поймет, что я такое и чего хочу. Ты-то, конечно, ей полюбишься, потому что ты не хочешь для себя ничего. — Мама Девочка, может быть, хватит нам ссориться и ты почитаешь? Я ведь, кажется, извинилась? — А с чего тебе извиняться? Ты не сделала ничего плохого, а вот я вела себя плохо и прошу извинить меня, Лягушонок. Правда-правда. Я даже дурнею от злости на свою глупую жизнь. Ведь я думаю только о себе, о себе одной. Мне хочется быть красивее всех, знаменитее всех, хочется разбогатеть — и от этого я дурнею. — И вовсе нет, Мама Девочка! Ты красивая, даже когда ты дурнеешь. То есть я хочу сказать — ты всегда-всегда красивая, не важно, что ты думаешь или делаешь. — Нет, не всегда, — ответила Мама Девочка, но тут зазвонил телефон, и оказалось, что это Глэдис Дюбарри. Мама Девочка говорила с ней недолго и не очень вежливо, сказала «гудбай» и нажала на рычаг, а потом позвонила телефонистке и попросила ее: — Я работаю, и, пожалуйста, не соединяйте с нами никого, пока я не скажу. Она прочитала всю пьесу от начала до конца. Иногда было смешно, иногда грустно, а раз или два — как-то совсем по-другому, сама даже не знаю как, только внутри у меня все замирало и было немножко страшно. И вся пьеса была про маленькую девочку и про то, что она воображала, и еще про то, что происходило с ней на самом деле. Когда Мама Девочка кончила читать, на глазах у нее были слезы. Она долго молчала, а потом сказала тихо: — Я знаю эту девочку, потому что сама ею была — да и не перестала быть. Тебе нравится пьеса, Лягушонок? — Да, Мама Девочка! — Я рада, но сейчас я хочу немножко поспать. Я хочу заснуть и снова вспомнить эту пьесу — собственную мою жизнь. — Я тоже! Мы растянулись, не раздеваясь, на постели, и через несколько минут Мама Девочка уже крепко спала. Я лежала и думала о пьесе, и о Маме Девочке, и о том, что она только что сказала, а потом я посмотрела на нее, и — правда, она на самом деле была девочка из этой пьесы и до сих пор оставалась ею, только теперь ей было тридцать три года и у нее была собственная дочь девяти лет — я. Я вспомнила, что воображала девочка, и вообразила кое-что свое. Потом то и другое перемешалось, и я уже не знала точно, где девочкино, а где мое. А потом я прижалась к Маме Девочке, обняла ее и заснула.
|