Хронология 5 page. Некоторые вещи оказались не так плохи, как он опасался

Некоторые вещи оказались не так плохи, как он опасался. Другие – даже хуже, чем ожидалось. Близилось Рождество, и Андресен затосковал по дому, ему остро не хватало писем от близких. Городок, где они были расквартированы, находился на линии фронта, постоянно обстреливался и потому совершенно обезлюдел. Сегодня пришло известие, что последние французы покинули свои дома. Едва городок опустел, как немцы его разграбили.

Правило гласило, что в пустых, брошенных зданиях можно брать все, что хочешь. Поэтому и в воинских частях за линией фронта, и в окопных убежищах было полным‑полно добычи из домов французов, начиная от дровяных печей и мягких кроватей до домашней утвари и роскошных гарнитуров мягкой мебели[54]. (Стены блиндажей были частенько увешаны ироничными девизами. Вот один, популярный: “Мы, немцы, не боимся ничего, кроме Бога и нашей артиллерии”.) И когда стало ясно, что дома окончательно опустели, последовал привычный приказ: сперва офицеры берут, что пожелают, за ними – рядовой состав.

Андресен направился в городок с десятком других, во главе с фельдфебелем. Лассиньи произвел на него гнетущее впечатление. Там, где раньше стояли высокие белые дома с жалюзи на окнах, остались теперь лишь уродливые, почерневшие от дождя руины, груды камней и деревянных обломков. Улицы были усыпаны картечью и осколками снарядов. Городишко практически сровняли с землей. От церкви остался пустой каркас. Внутри на покосившихся балках еще держался старый колокол, но вскоре и он упадет, ударившись о землю с последним, надтреснутым звоном. На церковном фасаде висело большое распятие, его повредило разрывом гранаты. Андресен потрясен:

Как жестока и бесцеремонна война! Попраны величайшие ценности: христианство, мораль, домашний очаг. А ведь в наше время так много говорят о Культуре. Боишься потерять веру в эту самую культуру и другие ценности, когда к ним относятся столь неуважительно.

Они подходят к домам, совсем недавно покинутым жителями. Фельдфебель, в прошлом учитель, входит первым. Он жадно роется в шкафах, рыщет по всем углам. Но взять‑то нечего. Все уже разграбили. Хаос царит неописуемый. Андресен держится чуть поодаль, засунув руки в карманы, на душе у него тяжело, он молчит.

В дверях брошенного магазинчика они сталкиваются с хорошо одетой женщиной, правда, она без шляпы, но в жакете с меховым воротником. Она спрашивает солдат, где ей найти своего мужа. Андресен отвечает, что не знает. Он встречается с ней взглядом, и ему трудно угадать, чего больше в ее потемневших глазах – отчаяния или презрения. От стыда он не знает, куда деваться, и больше всего желает “убежать далеко‑далеко”, спрятаться где‑нибудь от этого взгляда.

26.

Вторник, 15 декабря 1914 года

Эльфрида Кур помогает накормить солдат на вокзале Шнайдемюля

Морозное небо, белый снег, ледяной холод. Младшие дети так мерзнут, что уже не хотят играть в солдат. Эльфрида, как старшая, уговаривает их продолжить игру. Нужно закаляться: “Солдаты на фронте мерзнут больше нас”. Но маленький Фриц Вегнер действительно простужен. Она то и дело утирает ему нос, и это обстоятельство, на ее взгляд, противоречит ее статусу офицера в игре.

Потом она направляется на вокзал. Ее бабушка трудится там добровольцем Красного Креста. Эльфрида обычно помогает кормить солдат. Поезда все идут и идут, днем и ночью: здоровые, распевающие песни солдаты едут на Восточный фронт, навстречу боям, а обратно возвращаются притихшие, израненные. В этот день должно прийти много санитарных поездов, так что будет много хлопот.

Эльфрида, несмотря на запрет, помогает накормить и триста гражданских лиц, рабочих, которые приехали из Восточной Пруссии, где рыли окопы и строили укрепления. Она смотрит, как едят эти голодные люди, молча, опасаясь, что их схватят: перед ними суп, хлеб, кофе. Они мгновенно проглатывают 700 бутербродов и торопятся к ожидающему их поезду. Она в спешке помогает сделать новую порцию бутербродов. Колбаса закончилась, они режут сало, гороховый суп разбавляют водой, но когда прибывает состав с ранеными, они не слышат ни единой жалобы.

Ближе к вечеру Эльфриду послали купить еще колбасы. Ей пришлось обойти двух мясников, прежде чем она получила что нужно. На обратной дороге ей встретилась ее подруга, Гретель:

Она была так укутана от мороза, что виднелись лишь нос и голубые глаза. Я повесила связку чесночных колбасок ей на шею и сказала: “Помоги мне нести, тогда к тебе не прилипнет лень”.

Обе девочки помогали взрослым на вокзале, таская тяжелые кофейники. Ближе к десяти вечера они получили вознаграждение за свой труд: бутерброд с колбасой и миску горохового супа. А потом пошли домой, уставшие, но довольные. Повалил снег. “Красиво, когда снежинки кружатся в свете газовых фонарей”.

27.

Вторник, 22 декабря 1914 года

Мишель Корде становится свидетелем открытия сессии палаты депутатов в Париже

Правительство и министерства вернулись в Париж, и палата депутатов возобновила работу. Как высокопоставленный чиновник министерства, Корде мог присутствовать на сессии, заняв место на балконе. Нелегко было организовать всю эту церемонию. К примеру, оживленные дискуссии, даже на правительственном уровне, вызвал вопрос об одежде: можно ли разрешить депутатам выступать в военной форме – все хотели в ней покрасоваться, – или же они должны надеть гражданский костюм? В конце концов решили обязать всех прийти в сюртуках[55].

Корде ужасался речам и реакции на них слушателей: “О, как околдованы эти люди словами!” Чем решительнее такой оратор призывает стоять “до самого конца”, тем он напыщеннее в своих жестах и тоне.

В коридоре Корде встретил человека, которого знал по прошлой гражданской жизни как директора “Опера Комик”, теперь же тот служил денщиком у одного генерала. Этот человек рассказал ему, что публика просто ломится в театр и каждый вечер на спектакль не может попасть до полутора тысяч зрителей. В ложах сидят главным образом женщины в трауре: “Они приходят поплакать. Только музыка способна смягчить их страдания”.

Он рассказал также Корде историю, которую услышал в тот месяц, когда был штабным офицером. Одна женщина никак не могла расстаться со своим мужем, капитаном, и последовала за ним на фронт. В Компьене они должны были разлучиться, так как он отправлялся на передовую. Но жена упрямо настаивала на своем. Гражданским лицам запрещалось посещать места боевых действий, тем более женщинам, у которых сражались мужья. Считалось, что присутствие жен мешает. (Исключение составляли проститутки, их снабжали специальными пропусками, чтобы они могли заниматься своим ремеслом; по всей видимости, этим пользовались и некоторые отчаявшиеся женщины, чтобы видеться с мужьями.) Командование решило, что в этом случае нет иного выхода, кроме как прервать пребывание капитана на фронте и отослать его обратно. Что же сделал муж, узнав, что ему угрожает? Убил свою жену.

28.

Суббота, 26 декабря 1914 года

Уильям Генри Докинз сидит возле пирамид и пишет письмо матери

От ожидания к отвращению, разочарованию и снова к ожиданию. Такие чувства владели австралийскими войсками большого конвоя на пути в Европу. Или, по крайней мере, на пути к тому, что они считали Европой. К пятой неделе, проведенной на море, их первоначальный энтузиазм поубавился, а тоска по дому, наоборот, давала о себе знать, особенно у многих молодых солдат, которые прежде не покидали свои семьи на столь долгий срок (почта, по понятным причинам, была нерегулярной и ненадежной). Людьми на борту все больше завладевало уныние, жара усиливалась, а запасы воды подходили к концу, и когда команде объявили, что в Адене нельзя будет сойти на берег, недовольство сделалось всеобщим. Через несколько дней разочарование усилилось еще больше при известии о том, что поход в Европу отменяется и войска в полном составе перебрасываются в Египет. Многие, в том числе Докинз, рассчитывали на то, что Рождество они будут праздновать в Англии.

Планы поменялись в основном потому, что в войну вступила Османская империя. Союзники опасались, что этот новый враг нападет на стратегически важный Суэцкий канал, а высадка в Египте австралийских и новозеландских войск создавала дополнительный резерв, который можно будет задействовать, если произойдет худшее. Кроме того, власть предержащие в Лондоне планировали использовать войну как предлог для превращения номинально османского Египта[56]в британский протекторат; хорошо иметь в запасе эти 28 тысяч солдат, если египтяне поднимут шум и начнут протестовать[57].

Известие о высадке в Египте несколько расстроило Уильяма Генри Докинза, как и всех остальных. Но вскоре он приободрился, когда обнаружил, что и из этой ситуации можно извлечь свои преимущества. Их большой палаточный лагерь находился в буквальном смысле у подножия пирамид, – он был прекрасно организован, там имелось вдоволь еды, собственные водопровод, магазины, кинотеатр и театр. Климат для этого времени года чрезвычайно благоприятный. Докинз считал, что погода в Египте напоминает весну в южной Австралии, только дождей и ветра меньше. К тому же местный поезд прямиком доставлял в горячечный Каир – город располагался всего километрах в пяти от лагеря. Поезд бывал обычно набит солдатами, ищущими развлечений, и пассажирам иной раз приходилось сидеть даже на крышах вагонов. Вечерами улицы большого города заполняли австралийские, новозеландские, британские и индийские солдаты.

Докинз делил вместительную палатку с четырьмя другими офицерами, ниже рангом. Прямо на песке лежали цветастые ковры, обстановку составляли кровати, стулья, стол, покрытый скатертью. У каждого из офицеров был свой гардероб и своя книжная полка. Снаружи у входа стояла ванна. Теплыми вечерами палатку освещали стеариновые свечи и шипящая ацетиленовая лампа. В этот день Докинз сидит в палатке и снова пишет письмо матери:

Вчера праздновали Рождество, и все наши мысли были об Австралии. Часть моей группы приготовила фантастический обед – около шести блюд. Все говорили, что стоит только закрыть глаза, и кажется, что ты дома. У нас здесь много оркестров, и вчера на рассвете они исполняли рождественские песнопения. Мама, мог ли я мечтать встретить Рождество у пирамид? В сущности, очень необычно, если подумать хорошенько.

Никто не знал, что их ждет впереди. Время проходило в тренировках и обучении, обучении и тренировках. Докинз со своими солдатами в настоящее время учится рыть окопы и минные галереи, что вовсе не так просто в песках пустыни. Он часто совершает прогулки верхом. Конь его, разумеется, пооблез за время долгого морского путешествия, но в целом остается резвым. Докинз заканчивает письмо словами:

Да, мама, я должен закругляться, надеюсь, что вы хорошо отпраздновали Рождество и получили мою телеграмму. Остаюсь твой любимый сын Вилли. Привет сестричкам.

Личный опыт переживания того, что называется войной, в лучшем случае может заключаться в пробуждении воспоминаний о загадочном и путаном сновидении. Некоторые индивидуальные события высвечиваются ярче других, с ясностью, происходящей от накала личной опасности. Затем обыденными становятся даже самые опасные ситуации, пока дни проходят в ощущении постоянной близости смерти. Но и это ощущение, эту мысль, какой бы важной она сначала ни казалась, человек вытесняет из памяти, – ведь она сделалась постоянной, и потому ее значением начинают пренебрегать.