Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Вечер Куртуазных Маньеристов
Публика встречала Орден Куртуазных Маньеристов аплодисментами. В этот вечер в театральном клубе «Стойло Пегаса», расположенном во флигеле приземистого особнячка на Тверском бульваре, собрались традиционные посетители, поклонники и поклонницы, студенты филфака и Литинститута, молодые актеры, актрисы из многочисленных студий, расплодившихся в 90‑е годы в столице, как грибы после дождя, окололитературные дивы, писательские жены и просто любители чудом еще сохранившейся изящной словесности. Зал был заполнен до отказа, ко многим столикам придвинули дополнительные стулья. Кате и Вадиму досталось место у самой сцены за столиком на двоих, втиснутым в угол. Пробираясь к своему месту, Кравченко бурчал: – Шумно, содомно, света мало. – Не ворчи. – Катя, вытягивая шею, оглядывала зал, ища кого‑нибудь знакомого, кто мог бы указать ей актеров из «Рампы», а может, и самого Лавровского. – Ну и как ты собираешься найти его в этой толпе? – брюзжал Кравченко. – Он блондин или брунэт? – Откуда я знаю? – А особые приметы? – Прекрати. – Что прекрати? Где же твоя оперативная сметливость, капитан Петровская? – Кравченко отодвинул стул и усадил Катю, затем сел сам. – А хлебнуть‑то тут найдется? – Ты ж, когда тренируешься, не пьешь, – съязвила Катя. – Э, мелочи все это. – Он беспечно махнул рукой. – С моим Чучелом не пить невозможно – председатель Лиги трезвости в неделю бы в ЛТП укатил. Я тебе не рассказывал, как мы в бане парились, нет? – Он даже зажмурился от удовольствия. – Поехали мы с ним на дачу. Он летом себе особняк на Рублевском шоссе отгрохал. Ну, на природу сам Бог велел с телохранителем – как же иначе? Кругом враги, рэкетиры, конкуренты недобитые. Прибыли, сторож уже «АОГВ» включил и баньку натопил в пристройке. Чучело мое париться любит по‑дедовски. Все эти новомодные ванны с гидромассажем, джакузи там, душевые кабины, парные презирает. Русский он или не русский? – «Новый», – вставила Катя. – Старый. – Кравченко усмехнулся. – Вот. Все шло сначала чин чинарем: поддали пару, веники там, шерстяные рукавицы. Он на самый верх полез, на полок. И млеет. Полежал‑полежал. «Нет, – говорит, – все хорошо, а чего‑то не хватает». Вышел в предбанник и, пока я парился да мылся, так там нализался, просто жуть. Я его из бани увести пытался, а он – ни в какую. Хочу, и все. Жал‑лаю. Ну, желаешь, и хрен с тобой. Я его оставил в парной, а сам оделся и пошел в дом. По телеку как раз футбол начинался, чемпионат Италии. Первый тайм – 0:0 – нет моего Чучела. Я в парную. Открываю дверь: каменка раскалилась уже, ни черта не видно от пара, а полок пустой. Я обратно в дом – и тут нет. Побежал к сторожу. А на дворе ночь, темень хоть глаз коли, снег валит. Взяли мы со сторожем по фонарю и пошли обходить участок. Бродили, бродили, насилу нашли. Сторож о него споткнулся – спит мое Чучело. Спит‑храпит в сугробе, в простыню завернулся. Мы его в дом, да шерстяным носком растирать начали, да водки ему. Тут он сразу глаза открыл, глотнул, зашевелился. Наутро протрезвел – ничегошеньки не помнит. Мы со сторожем ему все выложили, он расчувствовался: «Мужики, жизнью обязан». – А как он на улице очутился? – спросила Катя. Ей отчего‑то стало жаль кравченковское Чучело. – Захотелось снежком растереться после парной. Вышел, да и носом в сугроб. На ногах не стоял. – И не обморозился? – Не‑а. – Кравченко покачал головой. – Другой на его месте давно бы дуба дал, а ему все нипочем. Ну ладно, Кать, там у стойки, по‑моему, рюмки звенят. Я мигом. – Он встал и начал протискиваться между столиками к маленькому клубному буфету, торговавшему спиртным. Катя оглядела зал. Небольшая эстрада пока еще пустовала. Орден Куртуазных Маньеристов восседал за круглым столиком у самой сцены. В центре стола красовалась ваза с фруктами, увенчанная крупным хвостатым ананасом. Вдруг Катя облегченно вздохнула: вон и Ксеня со своим новым мужем. Ксеня, гибкая, с длинной черной косой, похожая на цыганку, вот уже целый сезон играла в «Рампе». Катя ее видела в «Преступлении лорда Артура». Борис Бергман возлагал на нее большие надежды и в своем мюзикле по мотивам бродвейских «Кошек». – Ксеня, Ксе‑ень! – Катя привстала и приветственно махнула рукой. Та обернулась, близоруко щурясь, увидела Катю, шепнула что‑то стриженому худосочному парню в круглых очках с дымчатыми стеклами и заскользила между столиками. – Тоже выбралась? Молодец. Мы с Максом решали: ехать – не ехать. Даже спички тянули. Выпало ехать. Я почти на всех их вечерах бываю. – Голос ее был звучным, грудным. – Ты с кем? – С Вадькой. – А‑а. – Ксеня лукаво сощурила цыганские глазки. – Как тебе мой Максик? – Чудный мальчик. Кто на этот раз? – Шахматист. Двадцать шесть лет – уже метит в гроссмейстеры. – Ты слизываешь интеллектуальные сливки, Ксеня. Счастливая. Ты про Красильникову знаешь? Цыганочка кивнула. – Бен звонил. Вот жизнь – дерьмо, а, Кать? Надо же так. Бен говорил, что там с похоронами какая‑то заминка. – Ксения пошарила в кармане просторного черного блузона и вытащила пачку сигарет и зажигалку. Закурила. – Ребята деньги собрали. – Ксень, а Лавровский сегодня здесь? – закинула удочку Катя. – Здесь. Они все за кулисами. Будет три миниатюры. Так, полный бред. Но красиво. – Ты мне его покажешь? Цыганочка затушила в пепельнице почти целую сигарету. – Конечно, покажу. Ничего мальчик. Только очень уж зациклен на собственной гениальности. Да ты его и сама узнаешь. Он в одной из миниатюр Пьеро играет. Вовсю под Вертинского стилизуется. Все его интонации взял. Только и оригинальности, что балахон себе из оранжевого шелка заказал. А вон и твой блондинчик идет, я исчезаю. Знаешь, на кого он похож? – На Есенина. Ты ему только не говори, а то он бесится от этого, – поспешно попросила Катя. – И ничего не на Есенина, вот уж никогда б не подумала! – Ксеня подняла соболиные бровки. – Он похож на Дана Ольбрыхского. В нем что, польская кровь? Катя испуганно замахала руками. Кравченко подходил к их столику. В руках он нес маленькую коробку конфет, бутылку шампанского и два бокала. – Все, пока. – Ксеня легко вспорхнула со стула, одарила Кравченко самой загадочной улыбкой из личного актерского арсенала и вернулась к своему очкастому гроссмейстеру. – Что за Василиса Прекрасная? – томно осведомился Вадим, откупоривая бутылку. – Она меня боится? Я такой страшный? – Это Ксеня. У нее муж ревнивый. Она дала мне нить, Вадя. Лавровский будет в роли Пьеро. Кравченко поморщился. – Господи Боже, третье тысячелетие на дворе. Марсиан ждут, инопланетян. А вы все в декадансе своем, как в тине, барахтаетесь – Пьеро, Сюлли‑Прюдом, Луна на ущербе… У вас, мисс, глаза на затылке. И вообще, куда я попал? Фамилии‑то какие: Петровская, Лавровский. Мещерский – князь. У этой Ксени как родовое имя? – Щепкина. – Ну, ничего еще. А то мне как‑то неуютно стало со своей хохляцкой фамилией в этой изысканной компании. Хотя Щепкина – тоже имя знаменитое. Из тех самых, что ли? – Нет. – Слава Богу. На эстраде зажегся свет. Ведущий вечера под шумно‑одобрительный рокот зала прочел манифест Ордена. Затем на сцене появились несколько молодых актеров и актрис, исполняющих миниатюру «Аполлон и Музы». Вечер начался. – Кать, а на кой черт тебе этот Лавровский нужен? – осведомился вдруг Кравченко. – Но надо же узнать, как она попала на эту стройку, – ответила Катя. Ее внимание было приковано к эстраде. По ступенькам поднимался ее любимый Андрей Добрынин. Он подошел к самому краю сцены и отчеканил:
Как тяжесть фасций несущий ликтор, Ступает слава передо мной.
Зал загудел от удовольствия. Маньеристов слушали так, как меломан слушает альт Гварнери.
Я тяжкий, мощный боа‑констриктор, Властитель влажной страны лесной.
– А зачем тебе знать, Катенька? – снова спросил Кравченко. – Кой черт, пардон за грубость? – Но как же, Вадя… Боже, как он читает! Как же… Я в толк не возьму, зачем ее туда понесло. – А если ты узнаешь, что это изменит? Добрынин читал уже новое – «Циклопа»: «Я ранен был в лицо на подступах к окопам…» – То есть как – что изменит? – Катя бросила недоуменный взгляд на Кравченко. – А вот так. Светке Красильниковой будет лучше, если ты вдруг поднимешь со дна ее личной жизни какую‑нибудь грязь?
Так сладок влажный хруст, с которым шпага входит в напрягшуюся плоть, сперва вспоров сукно… –
читал Добрынин. – Почему грязь? – Репортеры обычно не берутся за раскрутку несчастных случаев, если не чуют там какой‑нибудь червоточины, – заметил Вадим. Добрынин под шумные аплодисменты сошел с эстрады. Катя обернулась к Кравченко. – В этом деле я не чую никакой червоточины, – отрезала она. – Да? – Он подлил ей шампанского. – Да. Я просто хочу узнать, кто заявил в милицию о ее пропаже. Между столиками актер в опереточном мундире и актриса в платье тридцатых годов танцевали брутальное танго. Добрынин сидел рядом с очень эффектной женщиной. Катя наблюдала за ним. Кравченко проследил за ее взглядом. – Что, солнце русской поэзии? – спросил он ехидно. – Солнце. Ты не смотри, что они дурачатся, шутят. В них, – Катя указала глазами на столик Куртуазных Маньеристов, – может быть, в одних только это солнце и светит. – Светит, да не греет. – Кравченко скривил одну из своих обычных двусмысленных гримас. – Но где этот чертов Пьеро? Половина одиннадцатого уже. Долго это все продлится? И тут на эстраде появился Пьеро. Под сильно стилизованным гримом Катя никогда б не узнала Лавровского, даже если бы видела его каждый день. Густо напудренное лицо, ярко накрашенные губы, глаза и брови – черные от краски. Он кутался в просторный огненный балахон. Искусно имитируя голос Вертинского, он спел несколько песен. Зал притих. – Как его к нам затащить? – шепнул Кравченко. – Прямо со сцены, что ль? – Он сделал вид, что хочет встать. Катя поймала его за рукав пиджака. Вадя, хлебнувший шампанского, вполне мог выкинуть какое‑нибудь шумное коленце – в его синих глазах уже мерцали опасные искорки. – Тише, подожди. Мы его потом отловим. После вечера. На эстраду стремительно взлетел Магистр Ордена Вадим Степанцов. – О, тезка мой, – хмыкнул Кравченко. Он явно заинтересовался.
Не блондинка она и совсем не брюнетка, Нет, Мальвина – особа особенной масти…
По залу волной прокатился восторг. Девицы, облепившие столики «на галерке», взвизгнули.
Ты сбежала, Мальвина, ты скрылась, Мальвина, Ты смоталась и адрес оставить забыла…
Степанцов был в ударе. Кравченко тихо поднялся из‑за стола и вышел из зала. Катя этого даже не заметила.
Я на днях повстречал дурака Буратино, Бедный малый свихнулся на поисках кладов…
После «Мальвины» Степанцов читал много и охотно. Зал восторженно гудел. Хлопали пробки, шампанское лилось рекой. – Вечер в Византии! Последний вечер в Византии перед нашествием варваров! – восклицал ведущий. Кравченко вернулся. – Айда, Катька, иначе он сделает ноги, уже грим смывает. – Ты его видел? Вместо ответа он потянул ее за руку. Катя с сожалением поднялась. Вадим провел ее по пустому темному вестибюлю, открыл какую‑то дверь, и они очутились на черной лестнице. Поднялись на второй этаж. В комнатке напротив лестницы галдела «Рампа»: музы в хитонах, танцовщица танго, еще какие‑то загримированные актрисы. – Это бабская гримерная, – шепнул Кравченко. – Мужики – следующая дверь. Они вошли в освещенную комнату. У большого зеркала за столиком, уставленным коробками с краской, сидел Пьеро. Он успел уже снять часть грима и теперь намазывал лицо кремом. – Привет, – развязно поздоровался Кравченко. – Добрый вечер, вы… ко мне? – Лавровский был удивлен. – Здравствуйте, я Петровская, мне Борис Бергман поручил передать вам плохую весть: Света Красильникова умерла. – Катя взяла сразу с места в карьер. – Света? – Лавровский уронил на пол тампон, которым он размазывал по лицу крем. – Умерла? – Вас еще не известили? – Это не стыковалось с первым заявлением, но Катя этого не заметила. – Нет. – Лавровский встал. – Значит, они нашли ее? – Это вы заявили в милицию о пропаже? – допытывалась Катя. – Я, я. Но где они нашли ее? Что с ней случилось? – По всей видимости – несчастный случай, – пояснила Катя. – Ее нашли на стройке. – На стройке?! На какой стройке? – На стройке в Каменске. Это за Кольцевой. В Подмосковье. – Да знаю я Каменск. А как она туда попала? – В глазах Пьеро, обведенных расплывшимися кругами сажи, была тревога. – Никто не знает как. Бергман на вас надеялся. – Борька… Но почему? Господи… умерла. – Лавровский картинно заломил руки. – Это вам в милиции сказали? – Да. – Катя не погрешила против правды. – А как получилось, что вы заявили? Вы куда заявление отнесли? – В УВД Юго‑Западного округа. Там со мной парень какой‑то беседовал. Она исчезла, понимаете? – Когда вы видели Свету в последний раз? – Кравченко решил направить беседу в более деловое русло. – Седьмого февраля. Мы с ней в студии встретились. – В какой студии? – У Паши Могиканина. – Лавровский махнул рукой. – Он скульптор. Да еще и шизанутый. Света иногда у него натурщицей подрабатывала. – Ну и?.. – спросила Катя. – Ну, она должна была подыскать мне одну работенку. Сказала, вроде все улажено, я тебе позвоню в среду. И не позвонила. Ни в среду, ни в четверг. В пятницу я к ней домой заскочил. Звонил, звонил, дверь не открывают. А тут Могиканин объявился: где Светка, у меня третий день работа стоит. Короче, мы поняли, что ее нет – ни дома, ни в студии. В «Рампе» никто толком ничего не знал. Мы с ним подумали‑подумали и двинули в милицию. Время‑то сейчас сами знаете какое. – Лавровский говорил все это быстро, без запинки. Потом он умолк, вздохнул и спросил уже по‑другому, трагическим шепотом: – Похороны когда? – Еще ничего не известно, – ответила Катя. – Там какая‑то загвоздка со вскрытием. – А что, вскрытие будет? – испугался Пьеро. – Естественно. По несчастным случаям всегда так, – вмешался Кравченко. – Несчастный случай… ну, еще автокатастрофа, но стройка! – Лавровский опустился на стул. – А вы, значит, Борькины знакомые? Что‑то я вас в «Рампе» не встречал. – А я вас на сцене видела, – соврала Катя. – Где? – Ну, в этой, во французской пьесе… – В «Слишком нежной коже»? – Именно. Пьеро слабо улыбнулся. – Жаль, что мы познакомились при столь трагических обстоятельствах… – Он вздохнул и картинно повел рукой. Катя обратила внимание, что ногти его наманикюрены, как у женщины, и покрыты прозрачным блестящим лаком. – Да, жаль. Ну, мы пойдем. – Она чувствовала, что больше ничего от этого накрашенного павлина не добьешься. – Свяжитесь с Бергманом, пожалуйста. Он просил. Тут в дверь гримерной просунулся парень, игравший Аполлона. Как был, в хитоне и лавровом венке. – Толька, тебя к телефону. Аппарат внизу, в администраторской. – Кто? – Тип какой‑то, сказал, насчет работы. – Иду… извините, я должен… – До свидания, – попрощалась Катя.
– Актеришка, – ворчал Кравченко, когда они возвращались домой в его «Жигулях». – И она с такой куклой спала? Ну и вкусы у вас, теток! – Он талантливый, – молвила Катя. – Наверно. – Талантливый! Хмырь в шелках. Еще на Вертинского замахивается! – Кравченко в сердцах прибавил газу. – Я в понедельник съезжу в Каменcк, – решительно сказала Катя. – Зачем? – Так, узнаю кое‑что. Результаты медэкспертизы будут готовы. – Давность смерти‑то там какая? – осведомился Вадим. – Примерно две недели. – Две? Брр! Там уже червячки давно завелись. Хотя нет, холодно же. На льду мясо долго не гниет. Но все равно зрелище – дрянь. Катя подняла воротник шубы. Ее клонило в сон.
|