Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Старший. — Тут ее нет, — говорит Харли
— Тут ее нет, — говорит Харли. Он сидит в комнате для отдыха и смотрит в окно на пшеничные поля вдалеке. Поворачиваюсь в сторону жилых комнат. — Можешь не терять время, — ворчит он. — Она хочет побыть одна. — Открываю рот, чтобы спросить почему, но он добавляет: — И я, кстати, тоже. — Он потирает скулу, и мне в глаза бросается темный синяк у него под глазом. Мысленно обещаю себе спросить у Дока, когда Харли в последний раз принимал лекарства. Меня волнуют не психотропные, а другие таблетки, те, что Док прописал ему, чтобы бороться с приступами угрюмости, делать его нормальным. Что ж, я выхожу из Больницы в одиночестве. Прохожу мимо статуи Старейшины периода Чумы, но не останавливаюсь. Не хочу, чтобы еще и он смотрел на меня сверху вниз. Мой путь лежит в сторону Регистратеки. Люди вокруг по-прежнему охвачены лихорадкой Сезона, и меня мутит от того, что все это — дело рук Старейшины с его насосом. Чтобы подняться по ступеням Регистратеки приходится перешагнуть через пару переплетенных тел. На крыльце в кресле-качалке сидит Виктрия и наблюдает за ними, изредка что-то записывая в свою маленькую книжку с кожаным переплетом. Странно, что она не с Барти, не занимается тем же, чем парочка на ступенях, впрочем, Старейшина же говорил, что на фермеров гормоны действуют сильнее. Орион стоит спиной ко мне, лицом — к портрету Старейшины, который окидывает взглядом просторы уровня фермеров. Но вдруг, не успеваю я и рта раскрыть, он вынимает картину из ниши в стене и ставит на пол. — Что ты делаешь? — изумленно спрашиваю я. Без фальшиво приветливого лица Старейшины, глядящего с портрета, стена Регистратеки кажется голой. — Пора вешать новый портрет, — отвечает Орион, поднимая картину и направляясь к дверям. Логично. Этому портрету лет десять, не меньше. Волосы у Старейшины на картине еще темные, глаза молодые, морщинки едва намечаются. Интересно, как будет выглядеть новая? Будут там длинные седые волосы? Согбенная спина, сгорбленная еще сильнее из-за давней хромоты? Или, может, наоборот. Может, возраст только придаст ему величественности. — Привет, — произносит Виктрия, не поднимая глаз от книги. С тех пор как появилась Эми, мы почти не разговаривали, хотя раньше, когда я жил в Палате, были очень близки. Она теперь кажется какой-то злой, ожесточенной, не такой, как три года назад, когда ей было семнадцать, а мне — тринадцать. Я по ней тогда сох, хоть сейчас и не понимаю почему. — Привет. Новую книгу пишешь? — Виктрия сочинила уже с десяток книг, она выкладывает их в пленочную локальную сеть. Книги замечательные — не представляю, как у нее так получается. Поразительные истории о героях времен Чумы. Прямо трагедии... Внутри вдруг все сжимается. Наверное, это Старейшина еще до рождения вколол ей «литературу». — Не совсем, — она захлопывает книжку и засовывает в большой карман куртки. Но по-прежнему не смотрит на меня, а переводит взгляд на ровные прямоугольники полей, испещренные лежащими парочками. Я слежу за ее взглядом. — Ты будь поосторожней. Из-за Сезона все с ума посходили. — Хорошо, что Эми рядом с Харли в безопасности. Виктрия не поворачивает головы. — Лют меня проводил. Орион здесь, если что, проводит обратно. Пожав плечами, я снова поворачиваюсь к стене и вдруг с удивлением замечаю, что под портретом Старейшины скрывалась табличка:
ЗАЛ РЕГИСТРАЦИИ ИССЛЕДОВАНИЙ: Возведен в 2036 г. н.э. при финансировании ФФР
Под этим — буквы, которых я не понимаю, кириллический или греческий алфавит, не знаю точно. Под ними:
«Если хочешь понять явление, наблюдай за его истоками и развитием». Аристотель
И еще восемь строчек, все на разных языках, в двух из них я даже символов не понимаю, но нетрудно догадаться, что это та же самая цитата. — Древняя надпись, — говорю я Виктрии, но ей, кажется, совсем не интересно. — Очень старая. Времен постройки корабля. Она мычит в знак того, что слышала меня. Вспоминаю чертежи корабля, которые Орион мне недавно показал. Когда-то на уровне фермеров занимались «биологическими исследованиями», а «Зал Регистрации Исследований» был их центром. Парочка, через которую мне пришлось перешагнуть по пути к Регистратеке, стонет. Громко. Вряд ли для регистрации таких исследований создатели его предназначали. Старейшина все время разглагольствует о том, как мы прогрессировали, как полезна моноэтничность и сильное, централизованное командование. Но сейчас мне кажется, что простые слова этого Аристотеля с усмешкой смотрят на нас, на то, что вместо исследований мы занимаемся развратом. Как вовремя Орион решил сменить картину. Вот уже во второй раз с его помощью я узнаю что-то новое о корабле. А что я знаю о самом Орионе? Кроме Регистратеки, я его почти нигде и не видел, и даже там он чаще всего скрывается за книгами и в их тени, призрак среди слов и цифровой информации. Да, я знаю каждого на борту корабля — по имени, даже в лицо, — но что я знаю о них? Он может быть кем угодно. — Как думаешь, они любят друг друга? — в течение моих мыслей врывается голос Виктрии. Она на меня не смотрит... она смотрит на парочку на ступенях. — Нет, — отвечаю я. — Отвратительно, — бормочет Виктрия. — Неужели они вообще собой не владеют? «Нет, — мысленно отвечаю я, — не владеют». — Орион говорит, это нормально. «Нет», — думаю я. — Но это ненормально, — произносит Виктрия. Я удивленно поднимаю на нее глаза. — Если бы это было нормально, то со мной было бы то же самое, — продолжает она, кивая на этих двоих. Черт, она права. — Но нет. Я... не хочу ничего такого. По крайней мере, с тем, кого не... Она обрывает себя, но я догадываюсь, что она хотела сказать. С тем, кого она не любит. Неделю назад я бы только усмехнулся. Любовь казалась мне не более реальной, чем «бог», которому поклоняется Эми. Разговоры о «любви» сводились к тому же, что и религиозные сказки — все это люди Сол-Земли придумали чтобы поддерживать себя в том несовершенном мире, который они себе создали. Но теперь... — Нет, лучше потерять любовь, познав ее, чем никого вовеки не любить, — произносит Виктрия. — Это из твоей новой книги? Виктрия фыркает[4]. Она чуть сдвигается в кресле, и я вдруг замечаю на полу рядом с ней стопку книг — настоящих книг с Сол-Земли. Я хмурюсь. Как регистратору, Ориону стоило бы быть осторожнее. Даже самим регистраторам запрещено трогать древние книги. Если Старейшина его поймает... На лужайке перед нами девушка гладит себя по голому животу, и пальцы ее сжимаются так, словно она хватается за что-то невидимое, но драгоценное. — Как думаешь, они, по крайней мере, счастливы? — спрашивает Виктрия, кивая на парочку, но не успеваю я открыть рот, как она добавляет: — Потому что я не знаю, что такое счастье. — Ну, что, пора вешать новый портрет! — весело объявляет Орион, появляясь из дверей Регистратеки. Картину у него в руках написали так недавно, что она еще пахнет краской. Напоминает мне о Харли. Орион поворачивает картину, чтобы повесить ее на крючок поверх таблички, и у меня отпадает челюсть. Хитро улыбаясь, Орион поднимает на меня взгляд. Это портрет не Старейшины. Это мой портрет. — После этого Сезона родится твое поколение, — объясняет Орион, вешая картину на крюк и поправляя. — Старейшина скоро уступит тебе место. Ты станешь новым командиром. Нарисованный я оглядывает «Годспид» точно так же, как нарисованный Старейшина. Это работа Харли — узнаю его стиль — хоть я ни разу и не позировал. Должно быть, написал по памяти и, наверное, поэтому добавил мне кучу всего, чего на самом деле нет. Тот же самый уверенный наклон головы, что есть у Старейшины, но не у меня. Тот же ясный взгляд, та же величественная осанка. Значит, таким меня Харли видит? Да это же вообще не я. — Вылитый ты, — замечает Виктрия. Она уже встала с кресла и теперь стоит у меня за спиной, разглядывая картину поверх моего плеча. — Настоящий лидер, — говорит Орион. Лидер? Нет. Лидер бы знал, что делать.
Эми
На следующее утро я принимаю душ... а потом еще раз. Но синяки на запястьях и ногах не оттереть, и воспоминания тоже не выскрести из памяти. Людей в полях все меньше. Уже почти никого. «Люди — тоже животные», — сказал Харли. Это правда. Лют и те два фермера — живое тому подтверждение. Как и парень с девушкой, которые лежали совсем рядом, но даже не заметили, не обратили внимания... В тот день, когда начался Сезон, в саду Старший меня поцеловал. Был это искренний поцелуй... или сгодились бы губы любой девушки? Мое лицо пылает. Для меня все было по-настоящему. Но для него, наверное, нет. Какая бы чума ни бушевала на этом корабле, каких бы правил ни напридумывал Старейшина, Сезон — это не нормальное для человека поведение. Должна быть какая-то причина. Может, им что-то подсыпают в еду или распыляют с воздухом какую-нибудь химию... или даже микробов, из-за которых люди начинают спариваться как животные. Потом меня осеняет: доктор. Он должен знать, что это ненормально, должен знать, как выявить — как остановить — то, что делает их такими. Вскакиваю и шагаю к двери, но рука, потянувшись к кнопке открывания, дрожит. Здесь я в безопасности. А там... Нет. Я не буду скрываться в норе, как какой-нибудь трусливый кролик. Мне затем и нужно найти доктора, чтобы доказать, что люди — не животные. Я отказываюсь прятаться, как запуганный зверь. А вот доктор, кажется, этим и занимается. На третьем этаже его нет, на четвертом — тоже. Сестра за стойкой посылает меня на второй этаж. — Но он занят, — кричит она вдогонку. В коридорах второго этажа выстроились очереди из десятков женщин, некоторые — в больничных рубашках — сидят у кабинетов и ждут, когда откроется дверь, другие — еще в туниках и широких штанах — держат в руках аккуратно сложенные рубашки и ждут возможности переодеться. Весь этаж похож на приемную гинеколога. В каждой комнате есть кровать с подставками, и почти все кровати заняты. Я сбавляю шаг. Почему у гинеколога такие очереди? Эти женщины ведь еще не могут знать, беременны они или нет, правильно? Не на следующий же день. Качаю головой. Кто знает. На корабле, где телефоны вшивают людям в ухо, а компьютер умещается в кусочек пластмассы толщиной с лист бумаги, не так уж невероятно, что о беременности можно узнать практически сразу же. Все женщины молчат. — Вставай в очередь, — говорит медсестра, протягивая мне сложенную больничную рубашку. — Нет, я пришла к доктору, — начинаю я, но тут же осекаюсь. Ясное дело, я пришла к доктору — тут все пришли к доктору. — В смысле, — добавляю я в ответ на нетерпеливый взгляд медсестры, — не... эээ... к гинекологу, а к другому доктору, который с третьего этажа. — У нас всего один доктор, — отвечает медсестра, окидывая внимательным взглядом мои рыжие волосы и бледную кожу. — Я так понимаю, ты здесь не из-за Сезона? — Нет! — Иди за мной, — вздыхает она. Сестра ведет меня по коридору, лавируя между группами женщин. Многие из них поднимают глаза и оглядывают меня с удивленным любопытством, но спокойно, как я бы смотрела на какого-нибудь чудака в автобусе. Никто не разговаривает; кажется, я их не слишком интересую. — Так много пациентов и только один доктор? — спрашиваю я. — У него есть медсестры, а еще помощники — Некоторые из ученых уже много лет работают под его началом, — сестра снова вздыхает. — Но чтобы Док кого-то взял в ученики! Недоверчивый он Интересно, как доверие связано с количеством помощников? Но спросить я не успеваю. Медсестра останавливается у открытой двери и кивает мне. Я вхожу. Доктор сидит на стуле у кровати меж двух подставок, на которых обнаруживаются женские ноги. Взгляд мой упирается прямо в то, что эта женщина едва ли хочет мне показывать. — О господи! Простите! — я закрываю глаза ладонью и разворачиваюсь, чтобы выйти. Почему сестра пустила меня в кабинет прямо посреди осмотра, да еще такого личного, приватного осмотра? — Ничего страшного, — говорит доктор. — Что ты хотела? — Ей, наверное, неприятно, что я здесь... — Она не возражает. Ты не возражаешь? — спрашивает он, глядя на нее поверх ее колен. — Нет, конечно, — отвечает женщина скучающим голосом. Я знаю только, что если бы это я лежала вот так, задрав ноги и светя самым дорогим, меня бы это просто убило. Когда мы с Джейсоном стали встречаться, мама заставила меня сходить к гинекологу, и это были самые некомфортные полчаса в моей жизни. Мне не хотелось видеть в кабинете никого, включая доктора, медсестру и маму, не говоря уже о каких-то непонятных личностях. Но этой женщине абсолютно все равно. Осмелев, я открываю глаза, и она смотрит на меня совершенно спокойно. Кажется, мое присутствие не доставляет ей ни малейшего дискомфорта. — Я... эээ... — Я стараюсь не обращать внимания на то, что доктор делает с какой-то прозрачной жижей и железной штуковиной, смахивающей на пыточный инструмент. — Я хотела спросить про Сезон. — Ага, — доктор продолжает процедуру. Неужели он не может хоть на минутку оторваться? — Что он делает с людьми? — выпаливаю я в попытке покончить с этим как можно быстрее. — В каком смысле? Железная штуковина соскальзывает. Женщина кривится, но ничего не говорит, продолжая бездумно глядеть в потолок. Ее стеклянные глаза и то, с какой покорностью она все терпит, напоминают мне о тех двоих, что видели, как на меня напали. Их безразличие было неестественным... да и апатия этой женщины тоже. Вообще, все женщины в коридоре ведут себя странно. Сидят так терпеливо, так тихо... так тупо. Целая толпа женщин в очереди к гинекологу... они должны спешить, разговаривать, нервничать или досадовать, волноваться, вести себя как угодно, но только не так. — Как вас зовут? — спрашиваю я у женщины на кровати. Она опускает голову, чтобы посмотреть на меня — видно, что она уже успела забыть о моем присутствии, но оно ее по-прежнему не смущает. — Филомина, — отвечает она ровно, хотя доктор в этот самый момент делает с ней что-то такое, что меня бы точно заставило корчиться от смущения. — Вы счастливы? — знаю, вопрос странный но он первым пришел мне в голову. — Я не несчастна. — Эми, что ты хотела? — спрашивает доктор — Такое ощущение, что она вообще не человек, — говорю я. — Вы что, не видите? Вы же доктор! Вы должны понимать, что это ненормально! — Что ненормально? — спрашивает доктор. Голова женщины снова скатывается на середину подушки. Она бездумно пялится в потолок, и только по морганию можно понять, что она жива. — Это, — указываю я. — Она. Доктор выдавливает ей на живот прозрачную смазку, а потом проводит по нему каким-то плоским устройством. Сначала мне кажется, что он делает ей ультразвук, но нигде не видно монитора с расплывчатым черно-белым изображением плода. Вместо этого маленький экран на верхней части устройства начинает пищать.
СТАТУС: оптимальный гормональный уровень ГЕНЕТИЧЕСКАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ФИЗИЧЕСКИХ ДЕФОРМАЦИЙ: средняя ГЕНЕТИЧЕСКАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ПСИХИЧЕСКИХ ДЕФОРМАЦИЙ: выше среднего ВЛИЯНИЕ КРОВОСМЕШЕНИЯ НА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ОНТОГЕНЕЗА: высокое
— Ну, Филомина, кажется, ты беременна! объявляет Доктор, убирая инструменты. Она вздыхает с радостным удовлетворением — первая настоящая эмоция за все это время. — Откуда вы знаете? — спрашиваю я. Доктор поворачивается к стоящему рядом с кроватью столу. — В каком смысле? — Прошло каких-нибудь несколько дней, разве не нужно ждать пару недель, чтобы определить беременность? Доктор вытирает гель с голого живота Филомины и на этот раз смазывает его чем-то с запахом спирта. Потянувшись, открывает ящик стоящего рядом шкафа и достает оттуда шприц длиной с мое предплечье. Жидкость внутри — янтарного цвета. Рядом с поршнем наклеена крошечная этикетка, на которой точно что-то написано, но что именно, мне не разобрать — слишком далеко. — Уровень гормонов показывает, что у нее высокие шансы на зачатие. Если она еще не беременна, то скоро будет. Потерпи немножко, — добавляет доктор Филомине, которой, кажется, все происходящее глубоко параллельно. И вонзает иглу ей в живот, глубоко внутрь — видимо, в матку. Я в ужасе отшатываюсь, мой собственный живот скручивает от такого зрелища, но Филомина просто тихо охает от боли, и все. Доктор нажимает на поршень, и янтарная жидкость уже внутри Филомины. — Этой штукой вы меняете ДНК ребенка, — задушенно шепчу я. Доктор поднимает на меня взгляд, не отпуская поршень. — Это просто, чтобы ребенок был сильнее, крепче. Во рту пересыхает. Мне вспоминаются слова девушки с кроликами про «вакцину». — Вот почему все эти женщины такие странные? Вы их изменили еще до рождения? — Все, что я делаю, — произносит доктор, вытаскивая иглу из живота Филомины, — это ввожу ребенку дополнительные комбинации ДНК, чтобы часть, ослабленная кровосмешением, могла восстановиться. На личность это не влияет. — Вы меняете ему ДНК — значит, влияет. Доктор вытащил иглу, и я не могу отвести взгляда от крошечной бусинки крови, выступившей на месте укола. Выбросив шприц в мусорную корзину, он, наконец, обращает на меня внимание. — Это совершенно нормально, — произносит он, подчеркивая каждое слово. — Ничего плохого в этом нет. Это делают со всеми нормальными людьми. — Конечно, — монотонно подтверждает Филомина. — Это нормально. Я ведь нормальна. Я отступаю и хватаюсь за дверную ручку. Пулей вылетев из комнаты, бегу прочь по коридору. Женщины молча провожают меня взглядом, когда я проношусь мимо. И хотя в их глазах нет никакого интереса, это бездушие наполняет меня необъяснимым ужасом.
|