Австралия 6 page

Весь день мы мчались по пустыне, где только дикие собаки динго и автозаправочные станции могут привлечь внимание. Переночевали на пустой автостоянке недалеко от Мадуры. И на следующий день пейзаж практически не менялся, разве что часто стали встречаться страусы.

Страусы эму живут в Австралии. Летать они не могут, но бегают быстро – до 50 километров в час. Раньше на них охотились, а сейчас эму охраняется законом и служит одним из национальных символов и вместе с кенгуру изображается на гербе страны. Еще одна чисто австралийская достопримечательность – самый длинный в мире абсолютно прямой участок шоссе – на протяжении 192 километров дорога не отклоняется от прямой линии больше чем на пять метров.

Говорят, именно в пустыне Налларбор чаще, чем где‑либо в Австралии, встречаются неопознанные летающие объекты! И не только неопознанные! Поселение Балладония попало на страницы мировой прессы в 1979 г., когда неподалеку от него упала американская космическая станция «Скайлэб». Этому эпохальному для поселка событию посвящен местный музей, заполненный увеличенными копиями первых полос чуть ли не всех известных мировых газет с сообщениями об инциденте и обломками самой станции.

О том, что мы наконец‑то пересекли безлюдную пустыню и въехали в населенные районы, сообщил плакат на очередной автозаправочной станции. А первый городок Западной Австралии запомнился необычным памятником. Одна из австралийских легенд запечатлена в бронзе. Это история про бездомного бродягу, который лег спать у дороги. И пока он спал, его лошадь от скуки выковыряла из земли огромный самородок золота.

Москвичи в Перте

В Перте мы отправились в район Бейсуотер искать церковь. В прицерковном здании на кухне две женщины пекли просфоры. Так мы познакомились с Пелагеей и женой местного приходского священника матушкой Валентиной.

Когда женщины уже заканчивали свою работу, приехал отец Сергий Окунев. Он всего лишь восемь лет назад прибыл в Австралию из Москвы, где работал священником в церкви возле метро «Сокол».

– В Перте, в отличие от других городов Австралии, среди русских эмигрантов и прихожан очень мало «харбинцев» и сравнительно много новых – «советских». Естественно, им хочется, чтобы и батюшка говорил по‑русски без акцента. А где такого найти? Только в России. Так появилась идея пригласить оттуда священника. Я приехал по приглашению митрополита Павла. К сожалению, сразу же после нашего приезда в Австралию он заболел и вскоре скончался. Мы оказались в подвешенном положении, три года прожили в женском монастыре в Кентлине, потом я служил в Ньюкасле. И только через пять лет после приезда в Австралию мы все же попали в этот приход.

С трех сторон город окружают тысячи километров пустыни, на западе – такой же пустынный океан. Один миллион триста тысяч жителей Перта находятся так далеко от остальных крупных городов Австралии, что невольно чувствуют себя островитянами. В Сидней, до которого дальше, чем до Сингапура, они летают как на Большую землю.

Бывшая московская учительница Татьяна Риско живет возле железной дороги у платформы Бурсвуд в похожем на склад здании, часть которого занимает обширная художественная коллекция. Она приехала в Перт шесть лет назад, привезла группу детей из Чернобыля. Вместе с группой в Австралию приехали три художника. Им обещали устроить выставку, но что‑то там не сложилось. Решили они устроить выставку сами, на свой страх и риск. Но с чего начать? Знакомых в Перте не было. Кто‑то надоумил обратиться в русскую православную церковь. А там одна из прихожанок направила к русскому эмигранту, владельцу картинной галереи. Он помог организовать выставку.

– Тогда‑то я и познакомилась с Александром, своим будущим мужем. Он был старше меня на двадцать четыре года, но поклонниц, готовых выйти за него замуж, у него хватало. Жили мы душа в душу. Человек он был интересный и разносторонне одаренный. Мне с ним никогда не было скучно. Бывало, мы часами сидели на кухне и разговаривали. Он много рассказывал мне о своей жизни. Только свою настоящую фамилию так и не раскрыл. Говорил, что дал слово своему отцу не разглашать ее никогда и ни при каких обстоятельствах. Иммигрировать он никуда не собирался. Родился и вырос в Ленинграде, окончил музыкальную школу, поступил в консерваторию. В августе 1941 г. поехал на дачу забрать виолончель, которую ему подарили как лучшему выпускнику музыкальной школы. Виолончель‑то он спас, но назад вернуться уже не смог – кольцо окружения захлопнулось. До того, как выпал снег, он питался грибами, которые собирал в лесу. А потом на пару с известным оперным баритоном Полковским, с которым был знаком еще по Ленинградской консерватории, стал выступать с концертами. Когда немцы стали отходить, Александра забрали в Германию на работу. Возвращаться после войны домой он побоялся и уехал в Австралию. Здесь продолжал играть на виолончели, но известности добился как фотохудожник. У него пять золотых медалей с престижных международных фотовыставок.

В семье Окуневых мы прожили целую неделю. И подолгу за чаем вели разговоры «за жизнь». Матушка Валентина родилась в Тульской области. Приехала в Ленинград поступать в институт, но не прошла по конкурсу. Осталась работать на стройке. Сломала ногу и попала в больницу.

– Там был очень симпатичный врач‑хирург. Я сразу же влюбилась в него по уши, бросила стройку и устроилась работать санитаркой в операционной. Но хирург оказался женатым, да и за год работы в медицине я разочаровалась. Так и не стала врачом, как собиралась после школы. По молодости, как и все мои сверстники, я увлекалась религиозно‑философскими вопросами, хотя и была атеисткой, – нас тогда всех так воспитывали. Однажды я читала книгу «Психология религии», в которой красочно описывались переживаемые верующими религиозные эмоции. Мне, как сейчас помню, стало так обидно: «Ну почему кому‑то это доступно, а мне нет!» В церковь я первый раз пришла, чтобы поставить свечку за упокой души моей бабушки. На стройке я была чужая. Сами знаете, какая там атмосфера. Матерятся все, пьянствуют, к нам – лимитчицам – пристают. Я часто после посещения церкви была в таком возвышенном состоянии, что просто не могла идти на работу. Там к этому вначале относились спокойно. Думали, молодая девчонка загуляла. Но когда узнали, что я хожу в церковь, отношение ко мне сразу изменилось. Стали на меня смотреть чуть ли не как на врага народа.

– А с отцом Сергием как познакомились?

– Отца Сергия я впервые увидела в храме. Он мне показался очень серьезным. Я боялась к нему подойти. Он несколько раз предлагал мне остаться после службы. Но я убегала. И однажды случайно оказалось так, что мою сумку закрыли в комнате, а ключи от нее передали отцу Сергию. Мне пришлось подойти к нему и попросить открыть. Пока мы ходили за сумкой, разговорились, да так весь вечер и проговорили, буквально обо всем на свете. А через несколько дней уже поженились и вместе поехали в Москву, куда батюшку послали служить в храме Всех Святых, возле метро «Сокол». Когда началась перестройка, отец Сергий принял ее близко к сердцу и стал очень активно выступать, вскрывать недостатки – гласность ведь. Ему прозрачно намекнули, что лучше бы этого не делать. А в качестве предупреждения перевели в другой приход – в церковь возле метро «Медведково».

– А почему в Австралию уехали?

– Отец Сергий случайно познакомился с владыкой Павлом, и он пригласил его принять приход в Перте. Уезжали мы с приключениями. А перед самым отъездом из Москвы нас обворовал один из друзей. Остались вообще без копейки денег. Хорошо еще, билеты были уже куплены. Но прилетели мы в Австралию с 50 долларами в кармане. А тут другая напасть – владыка Павел заболел, и назначение в Перт откладывается. Поселили нас в Кентлине, в здании старой церкви. Зимой там было очень холодно и сыро. Нас несколько раз заливало водой. Дети постоянно болели. И так три года промучились, пока не получили от австралийского государства дом в Кемпбелтауне. Там прожили еще два года. Анечка, Маша и Артем остались в Сиднее, на троих снимают одну квартиру. Артем работает консультантом в банке, Маша учится на пианиста‑исполнителя в консерватории, а Анечка игре на скрипке в Институте музыки. Я без них скучаю и звоню каждый вечер.

Пелагея Козулина

В русской церкви я познакомился с Василием Козулиным. Узнав, что я писатель, он предложил мне записать историю жизни своей матери – Пелагеи.

– У нее была очень интересная, наполненная приключениями жизнь. Она часто нам рассказывает истории о том, как они с моим отчимом‑корейцем колесили по Китаю. Сам я записать ее рассказы не смогу. Вы, как профессионал, с этим могли бы справиться. А я бы вам заплатил.

Пелагея Ивановна начала свой рассказ с самого яркого в жизни всех эмигрантов события – прибытия на новую родину.

– Мы приплыли в Австралию в 11 часов 11 ноября, в День памяти, когда по всей стране устраивают Минуту молчания, вспоминая солдат, не вернувшихся с войны. Мне этот день запомнился еще и тем, что я остригла и завила свои волосы. А на пароходе с нами плыли и соседи из деревни. Увидев, что у меня с головой, они в один голос воскликнули: «Ну, ты городская п…да!» Именно так меня тогда и называли. А сейчас я – Пелагея Ивановна.

– Давайте все же начнем с начала, с того, как вы жили в Китае, – попросил я.

– Мою мать, даже не спрашивая ее согласия, выдали замуж за Александра Данилова. Он происходил из многодетной семьи, в которой было еще четыре сестры и три брата. Но мой отец был самым ленивым из них. Когда я появилась на свет, дед с материнской стороны дал моим родителям коня, корову, мелкую живность, чтобы они смогли жить отдельно. Но мой батя не смог наладить хозяйство и держал нас впроголодь. Мама вернулась к своим родителям и опять стала жить вместе со своими братьями. Но вначале один брат женился, потом второй. В доме стало много женщин, и, естественно, начались склоки и раздоры. Мне тогда было всего два годика, но я все помню. Однажды тетка готовила на кухне обед, а я сидела рядом на табуретке, облокотившись о стол. А она возьми да толкни меня. Я полетела на пол, хлестанулась и сильно зашиблась грудью. Это место у меня до сих пор побаливает.

– А где вы тогда жили?

– Мы жили в Сибири, в деревне Даниловка, возле границы с оккупированной японцами Маньчжурией. Корейцы там подняли восстание, вернее, это был неорганизованный стихийный бунт. Пошли на оккупантов с топорами, вилами, ножами. Японцы этот бунт подавили, зачинщиков расстреляли. И, чтобы обезопасить себя от будущих беспорядков, реквизировали не только оружие, но и все колющие или режущие предметы. Но разве можно в крестьянском хозяйстве обойтись без топоров и ножей? Японцы сделали так: привязали топор на цепь – один на десять семей. Все, кому нужно было поколоть дрова, должны были пользоваться им по очереди. То же самое сделали с ножами. На каждой кухне оставили по одному, также привязанному цепочкой ножу. Одновременно японцы пошли на смягчение оккупационного режима. Для корейцев на два года открыли границу с Россией, чтобы они могли ходить туда работать. Так корейцы появились и в нашей деревне. Бабушка посоветовала моей маме, которая уже несколько лет жила разведенной, выйти замуж за корейца, – она почему‑то считала, что если она выйдет за русского, то отчим будет жестоко со мной обращаться.

– И ваша мать послушалась?

– Да. Вскоре у меня появился отчим – православный кореец Иван Пак, получивший русское имя при крещении. Был он чеботарь, или по‑нашему – сапожник. Но он не только хорошо шил сапоги и ремонтировал подошвы, у него в руках любое дело спорилось. Как говорится, от скуки на все руки. Хозяйство у нас было маленькое – коровенка да телка, поэтому отчим в начале Великого поста отправлялся в Пестоновку на золотой прииск и там тачал рабочим сапоги, шил рукавицы, шапки, чинил изношенную одежду и обувь, а к Покрову возвращался домой. Огородом маме приходилось заниматься самой. Там она выращивала лук, огурцы, зелень. Братья помогали ей сеять пшеницу, ячмень, рожь, жать все это также нужно было вручную.

– А вам как жилось?

– В школу я ходила только одну зиму. Заболела корью. А когда выздоровела, то отец не захотел меня больше в школу отпускать. Идти было далеко. Да и не принято тогда было девочек учить: «Зачем им голову забивать? Вырастут, выйдут замуж и будут целыми днями у печи крутиться да с детьми возиться». Так и осталась я малограмотной. Хотя и научилась потом самостоятельно читать, но до сих пор понимаю только печатные буквы, а не написанные от руки.

– Как же вы попали в Китай?

– Когда мне было лет десять, мы переехали в Красную Монголию, в Кызыл. Мой отчим был кореец, но там считался «русским». Когда русских стали в колхоз сгонять, а монголов еще не трогали, он стал «монголом»: отказался от своего японского подданства и принял монгольское гражданство. А когда стали и монголов раскулачивать, он стал хлопотать о возвращении японского паспорта. Паспорт ему вернули, и поехали мы в Маньчжурию. Неделю добирались на подводах до Енисея, потом плыли по нему на пароходе. А когда пошли несудоходные места, перешли на плот. Добравшись до первой станции, сели на поезд и поехали в Красноярск. Помню Красную площадь, на которой всегда было много народа: танцевали, пели, плакали. Когда ехали на извозчике по городу, я впервые услышала колокольный звон. До этого я вообще ни одной церкви в своей жизни не видела. К нам в деревню иногда приезжал священник. Он останавливался в большом доме, куда и приходили все, кому нужно было покреститься или повенчаться. Из Красноярска на поезде мы приехали в Маньчжурию.

– А там вы где жили?

– Прямо в городе Маньчжурия и жили. Тогда там была жуткая безработица. Мой отчим был японцем, поэтому ему давали пособие, а матери, моим братьям и сестрам не давали, так как мы были русские. В семье, кроме меня, было еще четыре брата: Александр, Павел, Прокопий (отец Гавриил в Брисбене – его сын) и три сестры: Нина, Зинаида, Параскевья. Вначале, как мы только приехали, у нас еще было припасено много добра: пуховые подушки, шали, шубы из мерлушек (молодой барашек). Мы все это постепенно и проедали. Потом одна женщина, говорившая немного по‑японски, взяла нас с собой в казарму к японским солдатам. Раньше они после обеда все остатки выбрасывали. Но потом стали отдавать нам. Нам доставался и суп, и рис, и бисквиты. Эта же женщина научила нас по миру ходить, милостыню собирать.

– И вам приходилось с протянутой рукой ходить?

– Обычно мы ходили за подаянием вдвоем с Михаилом. Всякого насмотрелись. Встречались хорошие люди. Они либо давали, что могли, либо честно признавались, что у них самих ничего нет. Хуже было, когда мы попадали на злых. Тогда на нас обрушивался длинный поток ругани. Но хороших людей все же больше. Помню, однажды нас где‑то обругали, идем мы с братом и плачем. Навстречу нам попадается мужчина: «С чего вы плачете? Обидели? Вы к ним не ходите. Пойдемте ко мне. Я вам дам. У меня есть булка. Правда, она не мягкая». Но нам и такая сгодилась. Этот же мужчина подговорил нас с братом ходить на станцию, собирать дрова, уголь, сухую траву. Мы ждали там, когда начнется разгрузка вагонов, и подходили к подводам, просить. Если попадался добрый человек, он говорил: «Вы мне сейчас не мешайте. Подождите, я все нагружу, а остатки отдам вам». Тогда мы садились и терпеливо ждали. Потом получали по полену или по куску угля. Если же попадался злой и жадный, мы собирались группой с другими попрошайками, потом двое‑трое хватали что‑нибудь с подводы и бежали в разные стороны. Пока владелец дров за ними гонялся, остальные растаскивали с подводы, кто сколько успеет. А потом делили всю «добычу» поровну.

– А из Маньчжурии куда переехали?

– Японцы перевезли нас на прииск Голдуча. Раньше там жили русские, но потом все больше стало китайцев и полукровок: русских женщин, которые бежали в Китай из Советского Союза, китайцы насильно брали замуж. Если откажешься – выдадут назад в СССР на верную смерть. Помню, однажды перебежала в Китай большая группа – женщины, мужчины, дети. Среди них была и одна молодая семейная пара. И старому китайцу почему‑то приглянулась именно замужняя женщина. И ее мужу пришлось согласиться, иначе их обоих выслали бы назад. Потом, когда казаки, которых японцы наняли охранять границу, узнали про эту историю, они забрали эту женщину от китайца и вернули законному мужу.

– В Китае вы и замуж вышли?

– Мы жили на самой границе, отчим рубил амбары для китайцев. С той стороны приходили не только беженцы. Однажды пришла целая банда и вырезала в соседней деревне всех мужчин. Вот японцы и наняли казаков охранять границу. За одного из этих казаков‑пограничников я и вышла замуж. Мне тогда было почти 17 лет, а Павлу Козулину на 10 лет больше.

– А он как в Китае оказался?

– Он был беженцем из забайкальской деревни Козулино. Семья у него была зажиточная, поэтому их раскулачили и должны были отправить в ссылку. Но бывший батрак, ставший большим начальником у коммунистов, предупредил. Они собрались артелью в двадцать человек и дали деру. Переплыли пограничный Аргун – и уже в Китае. Поначалу пришлось прятаться по лесам. Чтобы выйти из леса, нужно было купить китайские паспорта. Так они и выходили один за другим. Те, кто вышел первым, возили в лес продукты, поддерживали тех, кто еще был вынужден «партизанить». У многих в России остались жены, сестры, родители. Собралось пять человек. У моего мужа там оставалась семья – девочка маленькая, а без него и мальчик родился. Но получилось неудачно. Его там поймали. Били. Высыпали из сумки сухари на пол, поставили на колени. Давай, говорят, выдавай, где остальные. Он сказал, что знал. Его посадили на лошадь и повезли. По дороге кнутами стегали. А он думал, как бы убежать. Привезли его в деревню. Он постучал в дверь тете, а когда дверь открылась, задул свечку и, пробежав весь дом насквозь, выскочил через заднюю дверь – и в лес. Больше он в Россию не возвращался. Один его брат тоже смог убежать в Китай, а второй остался в России. Он потом на войне погиб.

– А с мужем где жили?

– Мы перебрались в деревню Верфурги, в Трехречье, потом в Мергон и опять – в Верфурги. Вначале у нас с мужем ничего не было. Все наживали своим трудом. Жили мы в маленьком домике. Когда в нашей деревне раскулачивали зажиточных, у них все добро отобрали и раздали бедным. Бывших богачей переселили в дома бедняков, а бедняков – в дома богатых. Мне тогда три раскулаченные семьи сдавали на хранение свои вещи: постельное белье, одежду. Я сразу предупреждала владельцев, что придется пользоваться их вещами, чтобы не вызвать подозрений.

Потом, когда волна раскулачиваний прошла, я все вернула хозяевам. Себе ничего не оставила. Моток овечьей шерсти завалился куда‑то в угол. Я про него забыла, а хозяйка постеснялась спросить. Видимо, подумала, что я его использовала для себя. Но я нашла и вернула.

– А дальше что было?

– Потом начали из Китая русские разъезжаться кто куда. Половина возвращалась в Россию, вторая половина бежала на Запад. Получилась большая ссора. Вторая Гражданская война. Опять поделились на белых и красных. Раскол прошел по всем семьям. У меня была лучшая подруга Матрена. Она собралась возвращаться в Россию, а я – нет, и мы стали с ней злейшими врагами. Мои же братья и сестры все, как один, вернулись в Россию, а я с ними ехать не захотела. Мы так поссорились, что долгое время даже не переписывались.

Как оказалось, этот первый разговор стал и последним. К Пасхе нужно было срочно отремонтировать три спальни на втором этаже, выкопать пни, убрать мусор с участка. Поэтому я целыми днями работал на стройке, а по вечерам Пелагея давать интервью отказывалась, ссылалась на нездоровье или плохое настроение. Однако именно по вечерам, после работы, было самое лучшее время расслабиться после трудового дня и поговорить по душам. И место Пелагеи в этих вечерних разговорах вскоре занял Василий.

– Я не люблю горбатиться на босса, лучше иметь свой бизнес. С пятнадцати лет работаю строителем. Но уже три раза получалось так, что я начинал свое дело и вначале справлялся один. Потом заказов становилось все больше и больше. Я уже физически не мог со всеми справиться. Приходилось брать в помощники одного рабочего, потом второго, третьего, не успевал оглянуться, как у меня уже работало пятьдесят человек. Сейчас я, в который уже раз, провел сокращение: оставил нескольких рабочих и двух бригадиров. Они трудятся в Мельбурне, а Дуся – моя жена – делает всю бумажную работу. Несколько раз я покупал хороший, но сильно запущенный дом, реставрировал его и продавал в несколько раз дороже, чем купил. По австралийским законам, если ты прожил в доме больше трех лет, то при его продаже не нужно платить налог на прибыль – разницу между ценой, за которую купил, и ценой, за которую продал. В Перте я думал отдохнуть, но привычка… Опять купил дом, который нужно реставрировать.

– А как удалось заработать первоначальный капитал для того, чтобы начать свой бизнес?

– Бизнесом я занялся еще в школе. Мы с пацанами собирали на улицах бутылки и сдавали. Хозяин магазинчика платил нам деньги, а бутылки относил во двор и ставил в ящики. Мы забирались с обратной стороны, с помощью специально сделанных крюков доставали эти бутылки и сдавали их еще раз. В школе же, на уроках труда мы наловчились делать фальшивые двадцатицентовые монеты: сделали форму и заливали в нее расплавленный свинец. Монеты получались тяжелее, чем настоящие. Но автоматы, продающие сладости, их принимали. Был у меня еще один трюк: по дороге в школу я с помощью проволоки заталкивал плотный комок бумаги в щель, из которой телефоны‑автоматы выбрасывают монеты на возврат. А на обратном пути с помощью той же проволоки доставал «кляп» и горсть мелочи. Помню еще, у нас лед тогда продавали в картонных коробках. В некоторых из них были талоны, по которым можно было получить приз – еще одну коробку бесплатно. Один из моих приятелей догадался, что на коробках с призом стоит маленький треугольник, а на пустых – большой. Мы заходили ввосьмером в магазин, перебирали все коробки в поисках выигрышной, покупали ее за 20 центов, потом шли в соседний магазинчик и получали там бесплатную коробку льда. Ее мы, конечно, тоже выбирали с выигрышем. Пройдя восемь магазинов и потратив 20 центов, мы получали 8 коробок льда. Конечно, владельцы магазинов с большим подозрением смотрели на то, как мы перебираем коробки. Некоторые стали прятать их в подсобку и выносить по одной. Мы к ним переставали ходить.

Бенедиктинский монастырь

Козулины строго соблюдали пост: телевизор не смотрели, скоромную пищу не ели. Так же серьезно они готовились к празднику Пасхи: готовили творожную пасху, закупали ящиками пиво, вино и водку. После Всенощной три дня подряд шло непрерывное застолье. Работа, ради которой я, собственно, и жил у Козулиных, стояла. Пелагея Ивановна каждый день увиливала от продолжения своего рассказа, ссылаясь то на головную боль, то на сильную усталость, то на занятость. И, наконец, заявила:

– Не хочу я ничего рассказывать. И вообще, завтра приезжает мой сын из Мельбурна, места у нас мало, так что давайте сваливайте отсюда!

Отец Сергий позвонил своему знакомому – настоятелю бенедиктинского монастыря в Нью‑Норсиа, рассказал о двух русских путешественниках. И Дом Кристоф пригласил нас в гости.

Монастырь Нью‑Норсиа основан в 1846 г. доном Розен‑до Сальвадо. Сейчас в нем живет всего шестнадцать монахов‑бенедиктинцев. Им принадлежит не только сам монастырь, но и окружающие здания: школы, жилые дома, почта, музей… Все вместе это составляет единственный в Австралии монастырский город.

Жили мы в отдельном коттедже, а завтракать, обедать и ужинать ходили в общую столовую. В ней собирались все постояльцы монастырской гостиницы. Любой желающий мог там поселиться, платя по 50 долларов в сутки – за еду и проживание. Нам же платить было не нужно. Это нам, наоборот, платили. За 10 долларов в час мы отмывали спиртом деревянную лестницу, выдергивали клещами ржавые гвозди из досок, окапывали и обсыпали соломой оливковые деревья.

Вход во внутренние помещения монастыря был строго‑настрого запрещен. О царящих там порядках я узнал от парня, который уже шесть лет там живет, но еще не решил, стоит ли ему постригаться в монахи.

– В соответствии с уставом цель любого бенедиктинского монастыря – создание и развитие общины молящихся. Этому способствуют всеобщая служба на божественной литургии, индивидуальная молитва и самообразование, участие в совместной работе, необходимой для поддержания монастыря. Именно поэтому наши обители всегда имели фермы, школы, госпитали, библиотеки, становились центрами по изучению богословия и истории, по подготовке миссионеров.

– В буддистских монастырях монахи живут по уставу, написанному самим Буддой. В бенедиктинских монастырях, наверное, тоже есть строгие порядки?

– В правилах, установленных святым Бенедиктом, подробно расписаны все аспекты монастырской жизни, начиная с единоначалия аббата, правил подбора псалмов для молитв, градации грехов и необходимых для их исправления действий, заканчивая ежедневным рационом блюд и напитков – вина, например, на каждого монаха полагается только по полбутылки в день. Сервировкой стола монахи должны заниматься по очереди, а есть в полном молчании, хотя обычно один из монахов читает вслух за обедом какую‑нибудь религиозную книгу. Одежда бенедиктинских монахов устанавливается по личному усмотрению аббата в соответствии с местными условиями и климатом. У нас в Западной Австралии летом монахи носят белые сутаны, а зимой – черные.

– А что значит обращение «Дом», которое используется у вас по отношению к монахам?

– Раньше в нашем монастыре использовалось много титулов для обращения к монахам. Дом (Dom) – сокращенный вариант от Доминус (Dominus) – Лорд, Мастер или Мистер. Так можно обращаться к любому монаху, независимо от того, является он священником или нет. Хотя в первые годы существования монастыря Нью‑Норсиа так обращались только к монахам, которые еще не стали священниками, остальных называли «отец» (Father). Монахи же называли друг друга «братьями».

Западное побережье Австралии

Через неделю наше путешествие продолжилось – все дальше и дальше на север вдоль западного побережья Западной Австралии.

На пустынной дороге нам застопилась женщина с дочерью лет семи.

– Хитч‑хайкинг – занятие очень опасное. В нашем районе пропала семнадцатилетняя девушка, она остановилась возле придорожного памятника – на этом месте ее видели в последний раз. Одна женщина, живущая неподалеку, подвезла ее на несколько километров. Потом несколько человек видели, как девушка шла по дороге. Они останавливались узнать, все ли у нее в порядке. И она говорила, что все нормально. Но больше ее никто не видел. Полиция проводила расследование, но безрезультатно. Мы теперь постоянно боимся, а вдруг с нами по соседству живет маньяк?

У поворота на национальный парк Пинклес мы попали в джип с туристами. И только благодаря такому везению успели до заката солнца полюбоваться на самое, наверное, оригинальное австралийское природное чудо. Посреди песчаной пустыни, на территории в несколько гектаров, как окаменевший лес, торчат камни причудливой формы высотой до пяти метров. Говорят, что когда европейцы увидели их впервые с моря, то приняли за развалины старинного города.

На следующее утро до Сервантеса мы добрались на микроавтобусе с возвращавшимися из Пинклеса туристами. Затем на попутном грузовике попали на пляж в Джуриен‑бэй. В разгаре были школьные пасхальные каникулы. Почти в каждой машине везли детей. Но, что удивительно, и для нас там место иногда находилось. Но когда из поселка Грин‑Хэд пара смешливых девушек довезла нас до Лимана, движение на дороге почему‑то практически полностью прекратилось. Только часа через два на пустой дороге показалась движущаяся точка – грузовик с белым фургоном‑рефрижератором. Ехал он, как оказалось, не по пути, но и не в обратном направлении, а… перпендикулярно, в сторону, на берег океана.

– Хотите посмотреть на австралийского лобстера? Поехали со мной. Потом я привезу вас назад на это же место.

– Поехали, – тут же согласился я. Все же интереснее, чем часами торчать на одном месте.

К причалу как раз подходил длинный океанский катер. Мы помогли погрузить на него несколько ящиков приманки и забрали пять корзин, наполненных огромными шевелящимися крабами. Шофер, как и обещал, вернул нас на то же место, где забрал. За пару часов до захода солнца на дороге больше никто не появлялся, и мы поставили палатку в лесочке за пересохшим соленым озером.

С утра мы долго шли по пустынной дороге. Слева вдалеке то появлялся, то исчезал океан, а вокруг тянулся австралийский буш. От Донгары до Джералтона нас подвозила семейная пара. Женщина сообщила:

– Мы только что высадили своего сына. Сегодня автобуса нет, поэтому он поедет в Перт так же, как и вы, автостопом. Надеюсь, его тоже кто‑нибудь подвезет.

Джералтон растянулся вдоль берега океана: набережные, магазины, порт… Один музей, да и тот – бывшая тюрьма. Уже час, как стемнело, а мы все продолжали идти по бесконечным пригородам, но до окраины так и не дошли. Пришлось ставить палатку в узенькой лесополосе между шоссе и идущей параллельно ей улицей.

В 1629 г. голландцы уже знали, что, направляясь из Европы в Восточную Индию, не стоит огибать африканский мыс Доброй Надежды и потом тащиться через весь Индийский океан. Лучше спуститься на юг в «ревущие» сороковые широты и нестись на восток на всех парусах. На этом пути, правда, тоже подстерегали опасности. Главное было успеть вовремя повернуть на север, иначе на полном ходу врежешься в Австралию. Именно это и произошло с капитаном Франциском Пелсаертом. Его судно «Батавия» в темноте налетело на один из островов Абролхос у западного побережья Австралии. Из 360 человек, бывших на борту, около 200 смогли добраться до берега и оказались на необитаемом берегу, на расстоянии 1500 морских миль от Батавии (современная Джакарта). Капитан взял с собой часть команды и на спасательной лодке отправился за помощью, а главным над оставшимися на берегу матросами назначил Иеронима Корнелиса.